к.т.н. Харчевников А. Т.

 

СМЕРТЕЛЬНА ПЕТЛЯ РОССИИ

 

Часть 4. На смену Социализму – восходящий Гуманизм.

 

Всё ранее изложенное позволяет приступить к переосмыслению не только линейной формы (социализма) но и всего современного социума и, прежде всего к уяснению природы «социализма вообще», или гуманизма.

Линейная форма - это самый простой эндогенный исторический признак кри­тического состояния только современного, «советского», социализма, но ни социализма вообще. Так как  по од­ному из признаков гуманизма реальный «советский» социализм безогово­рочно провалился, то автор теории «Полилогия современного мира» А. С. Шушарин предлагает  перейти к метафоре «гуманизм». А поэтому ниже рассмотрим лишь призна­ки социализма вообще и некоторые абстракции, но уже как при­знаки типологического гуманизма, что  позволяет говорить о нем как о неком «идеалистическом материализме».

О признаках типологического гуманизма.

В целом гуманизм это некая посгэгокультурность, точнее, поликультурация как обобществ­ление культур, что представляет собой не освобождение человека от его неизбежной принадлежности определенной культуре, а освобо­ждение его от бесчеловечной стихии их взаимодействий. На схеме рисунка 2 это (Гуманизм) по сути соответствует уже формации «Империализм человеческого общества Земли», но сам термин «империализм» и, тем более как «идеал», в современном политическом, а тем паче в идеологически-бытовом лексиконе, слишком перегружен «отрицательными эмоциями» прежних учений и дел, представлениями широких масс. К тому же, первый опыт «работы» с «Полилогией» показал, что современному доксическому уровню термин «гуманизм» совсем не чужд, соответствует действительно «человеческому» в понимании широких слоёв общественности, тогда как иное, даже обновлённый до «нейтральности» термин «империализм», воспринимается  с трудом и часто с отторжением. Так что пока и, возможно, надолго – «Вперёд к Гуманизму!».

Здесь необходимо обратить внимание читателя на то, что Гумманизм как обновленная метафора Социализма (Социализма-2), допускающая расширенное толкование, лежит, прежде всего, в «фазовом пространстве» экзогенной логики и является формацией в новом содержании теории развития обществ как «Полилогии», а поэтому, строго говоря, не следует подменять этим термином градацию «Социалистическое общество» и «Коммунистическое общество» эндогенной логики. Это конкретные реализации и проявления совершенно различных понятий. Поэтому очень грубо, а таковое вообще возможно, то «приверженцами» Гуманизма вполне могут быть как строители Социализма (эндогенно), так и Капитализма (эндогенно), который со временем, под давлением материального процесса «производства и воспроизводства действительной жизни», «уступит место» «сменяющему» его Социализму. Напомним, что акторами, активными участниками, «процесса строительства» Гуманизма являются страны и народы как «массовидные люди», хотя конечное взаимодействие происходит на уровне «просто людей». Что же касательно того, что в схеме рисунка 2 в экзогенной логике выделена формация с названием «Гуманизм человеческого общества Земли», то пусть так и остаётся, ведь не писать же «Супергуманизм» или нечто подобное?! Но такое положение лишь ещё раз напомнит всем к чему «стремится»  развитие нашего социума. При этом сам же процесс восходящего развития человечества как «мирового сообщества» будем именовать «гуманизацией», что отображено на рисунке 4 диагонально восходящим вектором вдоль «Оси уровней общественного развития стран в человеческом сообществе».

Итак, постэгокультурность, гуманизм - это мучительное вступление в подлинную ноосферу, преодоление всемирной эгокультурности, начало человеческого единого бытия взаимодействующих и раз­вивающихся культур во всем их неповторимом многообразии. Гуманизм, в конечном счете, это «че­ловечество как единое общество», поэтому гуманизация как процесс движения к такому со­стоянию есть в первую очередь обобществление культур, поликультурация человечест­ва и человека. Поликультурация предполагает два связанных, но и различающихся основных типо­логических компонента: (1) интеркультурацию как культурный интер­национализм, как своего рода генерализацию, обобщение всего «пролетарского ин­тернационализма», и (2) культурный патернализм как «отеческое покровительство и шефство».

Итак, первый признак есть интеркультурность, культурный интернационализм, империи как «мир-системы», культурная толерантность, взаимотерпимость, взаимопризнание, сосуществование. Процесс движе­ния к такому состоянию - интеркультурация, культурная интер­национализация.

Второй признак есть культурная патернальность, постколониализм, негэнтропийная (усложняющаяся) взаимосвязь разновысоких культур. Процесс движения к такому состоянию - культурная патернализация, «переворачивание» и снятие межкультурных асимметрий.

Рассмотрим подробнее интеркультурность как поствоенный мир или культурная безопасность, интеркультурация. Интеркультурность - это и есть, в частности, «широкий», «культурный», «народный» интернациона­лизм, поствоенный мир, в самой глубокой основе которого и происходит культурная интернационализация как результат прежде всего экзогенной социализации (демографизации) все­мирного «производства и воспроизводства жизни», когда утвер­ждается сосуществование культур, а естественное развитие, метавзаимодействие и назревшие перемены кото­рых попадают под «искусственный» контроль «всеобщего интеллекта».

Границы между культурами никуда не исчезают, но перестают быть сферами спонтанной опасности, становятся регулируемыми, то есть «админист­ративными».

При достаточно завершенной интеркультурации. Как пишет А. С. Шушарин,  человек освобождается от стихии варварства эгокультурности, войн, стихий расизма и национализма, сепаратизма, классовой нетерпимости («гражданских войн»), при этом ничуть не отменяются изменения самого поликультурного строения социума и восходящие революционные производственные, культурные перемены. В процессе гуманизации как интеркулътурации происходит («вынуждается») мучительное всту­пление культур в их человеческое гражданское со-бытие в виде сосуществования всех архаичных, околорабских, фео­дальных, капиталистических, социалистических («плановых») и пр. культур. Жизнь ценней любых отличий куль­тур и интересов любых классов («пролетариатов», «буржуев» и пр.) и наций.

Это и есть экзогенная демографизация, освобожде­ние человека от Стихии или адского Случая стихии бес­предела эгокультурной собственности, прежде всего от «народной» смертельно опасной этнонациональной, меж­дународный террористической и пр. «уголовщины», с самой крайней формой расизма. Ведь эгокультурность в неотъемлемой от нее вооруженно госсуверенной форме и есть «Переломный империализм», как нынешнее господство над людьми стихии незримого Случая массового взаимоуничтожения. Гуманизм не может сразу ликвидировать эгокультурность, но он уже ставит стихию Случая под надгосударственный или метагосударственный, институцио­нальный контроль в форме неких интеркуль­турных, «интернациональных» властных структур.

Интеркультурность общечеловеческого со-бытия есть самое «слабое» из сла­бейших межкультурных метавзаимодействий (метаобщения), но это и самое ­фундаментальное, жизнесохраняющее метавзаимодействие. Глубже его - животное «безразличие», «дикость» и спонтанная бойня. Это же одновременно есть эле­ментарнейшие интеркультурные, международные права человека, а равно и его ответственность. Это право освобождает человека от стихии Случая, постепенно попадающего в уже априорную метапреступностъ, а прежде всего это ликвидация вооруженной суверен­ности и устроение вселенской «тюрьмы» для нацио­нализма.

Таким образом, все другие «права человека», в сравнении с указанным правом человека быть свободным от cтиxии животных меж­национальных и межкультурных боен, тем более в страшных, но и скрытных современных глобальных масштабах этого «дьявольского досоциального», есть лишь блеклая тень. Интеркультурность как метаобщение есть право на «народную» жизнь чело­века, народа и его культуры,  или самое элементарное пространство культypной безо­пасности в фундаментальнейшем «международном», этнонациональном «слое» бытия, а в  идеальной сути - всего человечества.

В настоящее время глобальная интеркультypация еще нас­только далека, что более ни на каком анализе вынуждающих и сопутствующих обстоятельств ее осуществления, тем более на конструктивных «путях» (дискурс, си­ла, право, пример и пр.), пишет А. С. Шушарин, «мы здесь не останавливаемся. Фиксируем лишь, что в спасительной траектории этой интеркультурации все равно не избежать».

Возвращаясь к нашей графической схеме, следует заметить, что формально, но и только формально, говоря, первый признак локально присущ любой реальной многонациональной стране или империи, даже пострасистской колониальной системе. Империя означает мир, замирение больших пространств. Распад империи – войну.

Но в то же время, как отмечается в «Полилогии», следует различать следующее. Одно дело - империя как мир, поддерживаемый «на­циональными» имперскими войсками. Другое дело - тоже империя как мир с общей армией (НАТО), но и с сохранением националь­ных армий (ЕС). И уже совершенно третье дело - тоже пусть и «империя», но как мир, поддерживаемый, так ска­зать, не столько общей армией, сколько общей партией (в СССР национальные армии отсутствовали). Вот именно это и обуславливает расположение «локальных человечеств» как обществ на большой схеме в зоне экзогенной логики (ООН – ЕС – СССР).

Рассмотрим теперь подробнее культурный патернализм, сложение культур  (постасимметрии). Этот, главный, второй признак гуманизма как метафоры Социализма-2, пишет А. С. Шушарин, состоит в следующем. Даже в межстрановых отношениях реаль­ных социалистических стран (но не СССР!) нет обобществ­ления работников как единых трудовых ресурсов, нет общих систем об­разования, общего трудообмена, как нет и обобществления про­странства производства, нет одной экономической структуры, тем более нет еще экзогенного обобществления средств произ­водства, нет общей технологизации и планирования. Хотя, частично, например, в рамках бывшего СЭВ все это уже типогенетически постепенно осуществлялось. Однако всем экзогенным (межстрановым и внутристрановым) демографи­ческим, территориальным, экономическим, функциональным производственным отношениям в установившемся квазиста­бильном состоянии типологически субординационно свойст­венна именно постасимметрия, т.е. уже патернальные отно­шения содействия, помощи, более низким и малым формам со стороны более высоких и больших. Помощи отнюдь не про­стой, взаимотребовательной к обеим сторонам и ответствен­ной, но уже принципиально постасимметричной.

Эта помощь порою была неуклюжей, и малой, и утрированной, так за 10 лет СССР субсидировал вос­точноевропейским социалистическим странам 75,5 млрд. долларов, но она органически была присуща отноше­ниям социализма вообще. То же было свойственно отношениям ГДР и Вьетнама, ЧССР и Кубы и т.д. Разумеется, были и сложности, но они не сравнимы с сегодняшними почти ежегодными ценовыми осложнениями между Россией и единственным принципиальным союзником Республикой Беларусь по поводу цен на газ и нефть, не говоря об нынешних отношениях с бывшими республиками СССР.

Пока неоднородности для все­го обозримого времени неустранимы. Но с культурной патернализацией происходит радикальный переворот в их взаимосвязях. При всех неуклюжестях это и есть не просто со-бытие культур, а именно патернальное куль­турное сложение, неумолимое сокращение  разрывов между культурами и укладами. Например, в СССР, хотя и имел место технологический разрыв («оборонка» - «гражданка»), но разрыв межкультурный и субкультурный всюду сокращался. В первом случае тон задавала  собственность на технологии, сдобренная потребностями безопасности и обороны, во втором случае - гуманистиче­ская патернализация.

Вот все это и объясняет, почему Запад был в не состоянии  понять рациональные основания советской внешней поли­тики, ибо с его  эгокультурной точки зрения  это было бессмысленно, - одни убытки и никаких выгод. Но все это и есть постасимметричное в экзогенных отношениях, то есть не рост разрывов, а сокращение их и тем самым сложение культур. И если внутристрановая постасимметрия СССР очевидна, то  ведь это есть в то же время и межстрановая постасимметрия, ибо это был союз стран. Так развитие Средней Азии в культурной, образовательной,  эконо­мической, технологической, научной областях, во всех хозяйственных сре­зах осуществлялось с помощью союзных «дотаций». СССР можно смело считать колониальной империей без метрополий.

Что это давало той же России? Россия была по са­мой меньшей мере вдвое «богаче» со всеми остальными республи­ками. Причем по всему нынешнему «зоологическому» распаду СССР воочию видно, что все культурные своеобразия, в том числе и республик Средней Азии, были, конечно, деформи­рованы, но полностью сохранились. Именно разрушительный процесс доказал, что «культурная автономия» вполне существовала, иначе, так сказать, и нечему было бы «рас­падаться».

Совершенно иная ситуация в странах международной капиталистической системы (МКС), то есть и ООН в целом, здесь и имеет место настоя­щий железный занавес игры в одни ворота, «дьявольский насос».  Даже в случаях определенной помощи, скажем военной или через МВФ, корпус мира, конфес­сии, тем более ТНК и пр., эта помощь в итоге однозначно работает на все ту же асимметрию. «Эффект Матфея» здесь совершенно неумолим. В среднем развивающиеся страны, конечно, поднима­ются, но так, что разрыв растет значительно быстрей, особенно в различных НТР-срезах, высо­ких технологиях, науке, экологии и пр. И это движение есть прямо противоположное сложению культур - глобальное и углуб­ляющееся разделение культур, все более чреватое бойней.

Наконец, о третьем признаке, ныне  широко подвергаемого остраказму (изгнанию), отчасти из-за идеологического краха, а главным образом из-за непонимания этого очень важного вопроса. Идеология как мен­тальная сторона культуры, как обыденное социальное мышление и язык, научной никогда быть не может в прин­ципе, ибо она по своей сути всегда так или иначе мифологизирована - сокращен­а, упрощена, символизирована, прагматизирована. Но вот генетически, по происхождению идеология социализма возникла впервые в истории на пусть и узкой, но уже научной основе марксизма, теории Маркса, «Капитала». Поэтому, научно-профессиональный генезис идеологии бесспорен.

Сейчас эта идеология, уже давно прагматизированная как «марксистско-ленинская», как эмпирический образ рухнула, а научных начал новой идеологии нет. При всей «трагичности» происшедшего, это образовало «нелинейно-решающий пункт выживания, подготов­ленный всем восходящим ходом истории». Эта сторона дела, пишет А. С. Шушарин, «оказывается, одна­ко, связанной с самой сутью гуманизма, с самой возможно­стью человечества выжить и  развиваться, да и с самой «при­родой» рода людского». Итак, история обозначила, «подготовила плацдарм» для восходящего развития в направлении Гуманизма, гуманизации человечества. Образ этого восходящего развития, «тощий тренд» на научной основе и предлагает «Полилогия современного мира».

Все вышеизложенные типологические признаки гуманизма в первой кон­кретно-исторической материальной (эндогенно-линейной) фор­ме социализма и нашли свое проявление в известной монопар­тийности.

Партия, КПСС,  была абсолютно органи­ческим элементом, стержнем всей сис­темы. Эту однопар­тийную форму часто уподобляют церкви, что отчасти и верно, ибо как считают многие, «вселенская церковь» вообще главный признак «цивилизации». И хотя, партия «мучила и мучит» народ, но без этих мук не было бы и материала для революционного пафоса, не было бы ни пя­тилеток, ни социальной правды, ни национальной силы.

Партия, прежде всего, была инсти­туционализированной   интеллигенцией,   т.е.    организованным  субъектом, деятельностной основой и ядром связи культур, поддержания общего духовного равновесия всей метакультуры. Она была совершенно неотделима от власти (знаменитая «шестая статья» предпоследней Конституции СССР), как неотделима, например, препода­вательская работа в вузе от вузовской же администрации. Интеллигенция это те, кто в качестве рекрута власти, «говорящего» социаль­ного актива обеспечивают необходимую стабильность непрерывного и критического, и  в то же время защищающего и оправдывающего действия власти дискурса, обеспечивающего общее духовное рав­новесие. Такова позиция интеллигенции совершенно в любом обществе и,  естественно, связана она со всеми, без исключения, властными структурами. Ибо и сами власти рекрутируются («общественная,  государственная обязанность»; «наём») из интеллигенции.

Что же касательно уподоблению однопар­тийной формы  церкви, то именно в общественном смысле вера вторична по отношению к Церкви; движения ду­ши менее важны, нежели внешние проявления, т.е. ритуалы, церемонии, порядки и пр. институты или мораль. С точки зрения самой морали, конечно, движения души существенней, но далеко не только моралью общество держится. А с крахом институтов превращение многих людей в «нелюдь» - обычное дело. В связи с этим А. С. Шушарин пишет: «Ликвидируй такого рода институт - как из преданных «борцов» за рыночные или коммунистические идеа­лы мигом вылупляются прямо противоположные им проходим­цы». И не счесть ныне их числа, - «вылупились» на нашу голову.

С другой стороны не стоит с большими пе­реживаниями относиться к нравам не только низов, но и руково­дящих лиц институтов, олигархий, политических элит, исправить которые можно, вероятно, только демократической легитимацией им дозво­ленного, т.е. институционально (за исключением уникальных, исторических личностей, подлинных революционе­ров). В основном руководящая верхушка лишь необходимая форма организации и целост­ности данного института.

Партийный контроль над властями был по форме жестче именно на верхах, вплоть до «судов чести» в министерствах СССР с 1947 года. В индустриальном секторе партия, при всей внешней влиятельности  в собственном смысле, не имела никакой роли, ибо в этом срезе партия, наоборот, была формой осу­ществления производственной власти, в том числе производст­венной демократии («партсобрания» и пр.). Иначе сказать, партия здесь полностью была подчинена господствующим линейным структурам производства.

 Однако, «геометрия», «формальность» (юридичность) политической системы, всех государственных властей, всегда, так или иначе, воспроизводят «геометрию» и «формаль­ность» господствующей собственности. Собственность - частная, и власти будут «частными» («атомистичный» капитал и такая же ультраструктура, «три власти» с огромной армией частной юри­дической обслуги). Собственность - группоиерархическая, и вла­сти - коллегиально-иерархические, кстати «три власти» вовсе не отменяющие, а снимающие.

Исторически и главное партия, возможно, была не самым лучшим, но единственным удерживающим институтом постэгокультурной, интернациональной низовой власти (как ультраструктура - и «верховной»), гарантией «слабого взаимодействия», «тюрьмой национализма».

В отношении снятых форм государство являет­ся силовым, властным, гарантом невозврата, невыпуска на «сво­боду», «тюрьмой» для преодоленных негативов. Так в простых, эндогенных срезах: рабовладельческие за­коны - «тюрьма» для кровнородственной резни; фео­дальное государство - «тюрьма» для рабства; капиталистическое - для автаркической натурализации и территориальных барьеров.

Эгокультурность же это подобие ада, имеет взрывной, «массово-психопатический», народный, к тому же и  не без «помо­щи» элит, характер и с некоторого момента уже неконтролируе­мую логику, - кровь за кровь. Противостоящий ей интернационализм не располагает никакими «за­манчивыми» и «обещательными» лозунгами, т.е. реализуется в со­временном обществе лишь в запретительной форме института «права», «тюрьмы национализма». Несмотря на то, что интеркультурность это, в частности, многонациональное телесно-ду­ховное здоровье народа,  «цен­ность» этого здоровья большинство людей сознает, только когда оно под серьезной угрозой, а чаще, когда это «здоровье» существенно подорвано. Соответственно, это тысячекратно относится и к интернационализму, а поэтому требует его постоянной, организованной с помощью специальных институтов, «профилактики».

Таким образом, эта всеобщая интернациональная целостность и обеспечивались в формах партийной ие­рархии и центра. Всё это  выполняла КПСС, которая была интеллигенцией и одновременно институтом интернационализма как интеркультурно­сти, организацией основного пространства культурной безопасности, а также патернальной силой общества.

Кроме того, партия решала еще и идеологическую за­дачу, - задачу, как пишет А. С. Шушарин, «на которой в эпоху «развитого социализма» она оконча­тельно провалилась». Это проявилось в том, что в исторический момент резкого роста динамики производства, и прежде всего его научно-технического обновления (научно-технической революции - НТР), соответствующей так же революционной научной переидеологизации решительно не произошло. Эта несостоявшееся «научно-идеологическая революция» и есть «прокол» по третьему признаку гуманизма. Это произошло в значительной степени потому, что в целом позитивный удерживающий институт (ВКП(б), КПСС) с конца 20-х гг. крепко приостановил и само фундаментальное соци­альное познание.

В заключение анализа «известной монопар­тийности», говоря кратко, партия была общим социально-полити­ческим институтом эпохи СССР со своей ультраструктурой, центром, правдой.

Таким образом, оценивая расположение «локальных человечеств» в экзогенной логике развития относительно проявления признаков наивысшего восходящего развития как гуманизма, то есть будущего Социализма-2 в условиях эндогенной логики развития, видим, что расположение «локальных человечеств» как обществ на схеме рисунка 2 в зоне экзогенной логики остаётся прежним: ООН – ЕС – СССР. Более того «отрыв» СССР от ЕС, и тем более стран ООН, колоссален, несоизмеримо велик.

В этой связи, если брать развитие РСФСР в координатах эндогенной и экзогенной логик общественного развития, то это будет максимальная вершина общественного развития, когда-либо достигнутая человечеством на планете Земля. Это и есть самая первая реализация такого общественного идеала как гуманизм, закрепиться на рубежах которого общество так и не смогло по причине несостоявшейся «переидеологизации», из-за «застоя» в фундаментальном социальном познании и как следствие - дизориентация идеологического сознания масс и самой элиты, партии, что и обернулось крахом Социализма в СССР.

Однако, происходит ли поликультурация (интеркультурация, патернализация) вне социализма?

Да, современная поликультурация происходит в недрах жиз­ни и в колоссальной полилогичности всех форм общения (и более высоких взаимодействий) во всем мире, но в первом движении и примере она была типологически осуществлена только в пределах социалистического мира. Уже древние империализации, перемены, выражавшиеся мировыми религиями, нынешние западные и др. интеграции тоже выражали (выража­ют) некоторые моменты локальных интеркультураций, но только никогда во всей совокупности признаков гуманистических струк­тур.

Но это все равно значит, что в пределах этих границ человече­ство вступало в какой-то качественно новый способ поствоенного экзогенного существования, с его уже качественно новыми законами. А чтоб не мудрить с тонкостями раз­личения ростков, временными формами, будем иметь дело с гума­низмом как логически непротиворечивым идеалом. Итак, каким он видится с позиций сегодняшнего дня и «Полилогии» этот Гуманизм, гуманизация, - это мучительное вступление в подлинную ноосферу, преодоление всемирной эгокультурности, начало человеческого единого бытия.

 

«Основной закон» гуманизма.

Основной закон производства любой исторической формы как псевдостабильного и уже критического состояния - это всегда «плохой» закон этой, ранее пришедшей (преходящей), а теперь «уходящей» формы. Этот закон есть выражение гос­подствующей в данной форме асимметрии, проявления доми­нирующей собственности и доминирующих производственных отношений, которые в период своей «критичности» и порождают соответствующие негативы. Это всегда «непрактичный» скрытый, «внешне» не видимый закон фор­мы производства, идущей к своему пределу, а в итоге к обобщест­влению соответствующего узурпированного объекта собственно­сти. Каждый уже необратимо обобществленный объект в новой материальной структуре попадает под новый, более высокий контроль в форме (но именно в форме) государства, которое запрещает ранее негативное, ограниченное (частное) использование этого объекта. Однако ни этот объект, ни соответствующие ему уже снятые отношения уже не имеют связи с главной сутью следующей сис­темы, с её чистой, теперь уже начинающей доминировать, доминирующей формой (ЧЭФ), с её новым объектом собственности и новыми доминирующими отношениями собственности. Однако эта потенциально нескончаемая самая «простая» эндогенная логика восхождения уже не имеет от­ношения к сущности гуманизма, его «основному закону».

«Основной закон» гуманизма вытекает из преодоления эгокультурности, т.е. из обобществления культур. Он означает уста­новление контроля «всеобщего интеллекта» над их метавзаимодействиями. С позиций нравственности это есть утверждение самоценности человека, всечеловеческого коллективизма, гуманистического «не убий» не только в смысле запрета, но и в смысле запрета раз­решать убийство, т.е. в смысле запрета метапреступности. Это и есть гражданское со-бытие и пере-бытие культур. Однако, если эндогенные завоевания необратимы, одноактны, и далее уже теряют актуальность, становятся «само собой разу­меющимися», хотя вновь актуализируются в «мутные времена», в гражданских войнах, то обобществление культур приводит к другой природе дальнейшего движения. Культуры продолжают метавзаимодействовать, развиваться, изменяться, «расходиться» или образовывать все новые, усложняющиеся агломерации, но уже в режиме поствоен­ного со-бытия и пере-бытия. Гражданские войны в этом глобальном мире постепенно становятся уже «физически» невозможными. Очеловечивается сама форма драм пере-бытия.

Обобществление культур так же образует непреходящее завоевание (о приращениях и «завоеваниях» эндогенной логики несколько позже), но объективно-логически совсем другое, диалектиче­ское, то затихающее, то актуализируемое. «Основной закон» гу­манизма - это закон развития, закон перемены сис­тем движения, преобразований, но не закон функционирования и не закон системы (всегда преходящей) движения. То есть «Основной закон» гуманизма - это инвариант (неизменность) не какого бы то ни было «общества» или «цивилизации», а постэгокультурного развития.

«Основной закон» гуманизма, пишет А. С. Шушарин,  состоит в открытости развития, смене систем, в гуманистической форме их осуществления. Это закон снятия, но не  уничтожения, самих неотвратимых ре­волюций, их перевод в регулируемый процесс. Это закон «от­крытого развития», а не «общества» или «системы». Преобразования отживших производст­венных отношений и «систем», их революционные снятия, происходят в интересах человека  как соз­нательные конкретно-исторические шаги к свободе, как ос­вобождения от исторических несвобод, в беско­нечном восхождении. Этот «закон на эволюционных фазах развития как бы спит, проявляясь лишь в сферах абстракций высокой мо­рали и глубинных коренных интере­сов всех людей. Но в периоды отрицания отжившей формы, он «просыпается», актуализируется, из абстрактно-нравственного превращается в практическое, жизненное, ибо в этот период и выясняется, что отжившие отношения сдерживают развитие человека и производства, обесчеловечивают их.

Этот «основной закон» гуманизма и находит свои проявле­ния в интернационально-нравственных намерениях и целях в жизни общества, в уверенности в безграничном потенциале людей, в возможности осуществить назревшее пре­образование социально гуманно, включив творчество народа. Это общечеловеческое в меняющихся исторических формах узловых перемен в конечном счете объединяет всех, потенци­ально исключает из неизбежной борьбы нового со старым кро­вавые, варварские «издержки», нечеловеческие средства, т.е. предполагает эластичное, интеллектуализированное метавзаимодействие культур (субкультур) и их неотвратимых револю­ционных (иначе - гибель) перемен. Резко говоря, - подчёркивает А. С. Шушарин, - «в привычных терминах, ликвидация отживших «классов» и даже государст­венных образований в идеале не имеет касательства к людям в том простом смысле, что является снятием господствующих и тянущих всех в небытие отживших отношений (структур, ин­ститутов)».

Угроза человечеству может исходить и исходит  от чрезмерного индивидуализма, вплоть до того, что «угроза со стороны свобод­ного капитализма сегодня сильнее, чем угроза со стороны» какой-то бы ни было. «Гло­бальное открытое общество в его нынешнем виде» может обернуться всеобщим обвалом или неким восходящим преодолением, спасающим от обвала.

 «Исчезновение «коммунизма»  обнажило глобальную суть «открытого общества», все более угрожающего всему чело­вечеству, ибо «беспорядок» и «угрозы» нарастают уже только лишь от «свободного капитализма». Но ограничения этого «свободного капитализма», - это и есть рево­люционное преодоление капитализма, точнее,  капиталистической эгокультурности. Ведь ограничить «свободу» капитализма,  может только более высо­кая и сложная структура, т.е. уже посткапиталистическая. Это, в эндогенной срезе, «плановая фор­ма». А вот в экзогенной гиперплоскости это освобождение от внешней «свободы капитализма» как освобождение от экспансионизма, от насаждения капитализма, от «модернизаций», от западной глобализа­ции и пр., тогда как  эндогенно капитализм в неких «неясных формах» может и сохраниться. Как сохраняются до сей поры и докапиталистические формы, хотя и в «периферийной» форме «мировой системы».

Таким образом, первая и материальная сторона «основного за­кона» гуманизма состоит не в ликвидации, а в структур­ном и социально-политическом снятии неотвратимых революционных, восходящих процессов. Так бифуркации, революционные преобразования отношений неотвратимы - «абсолютная» аксиома, выстраданная всей историей человеческой мысли. При этом так же неот­вратимы бифуркационные опускания, хаотизации, некоторые разрушительные составляющие предреволюционных и револю­ционных процессов, а так же и неизбежные репрессивные со­ставляющие по отношению к «старым» структурам и силам. Но по мере роста плотности, скоро­сти, связности, мощности, уязвимости усложняющегося социаль­ного бытия с некоторых пор все эти процессы тоже обязаны бу­дут регулироваться - иначе гибель. Вот переход к такой регуля­ции самого развития, самих ре­волюций, в самом «теле» бытия и выражает, говоря здесь в ортодоксальных терминах, первая сторона «основного закона» гуманизма. Ко второй стороне вернемся где-то ниже.

 

Прежде чем перейти непосредственно к этапам, ступеням гуманизации, рассмотрим два момента, способствующих пониманию самого механизма гуманизации как восходящего движения в развитии человечества.

Известно, что для осуществления перемен необходимо отчуждение, понимаемое как «космиче­ское» сгущение всего отжившего в самом человеческом мироощу­щении. Что же это такое – отчуждение?

Понимание отчуждения как отчуждения человека от про­дуктов, результатов труда или даже собственности, разумеется, на средства производства, простовато. Это и потеря контроля над продук­том человеческой деятельности только лишь как один из аспек­тов отчуждения в его непомерно широком смысле «чуждости» бытия. Это и снятие всевозможных преград для участия в многообразных видах и формах человеческой деятельно­сти, разумеется, «хороших». В самом деле, это понимание настолько широко, что в отчуждение попадают, по сути, любые человеческие неустроенности, патоло­гии, неудовлетворенности и пр., исчезновение которых немыс­лимо в самом пресветлом будущем.

Так «умножение многообразных суверените­тов есть не что иное, как отчуждение личности от мирового чело­веческого сообщества». Хотя точнее - не личности, а совокупно­стей людей, легко солидаризирующихся по «недоразвитости развития» при­знакам, но ведь  это и есть проявления некоторых мировых отношений.

Косность уже ненаблюдаемых, отживших структур по мере пере­растающего их бытия проявляется в человеческих мироощуще­ниях как чуждость для человека всех сторон его жизни, и других людей, и вещей, и идей, т.е. как отчуждение. Поэтому трактовка отчуждения лишь как отчуждения от чего-то, власти, продуктов труда и пр. несколько упрощает суть в псевдовещистском духе. Это, в конце концов, есть проявление проникновения всех общественных противоречий до уровня самого глубинного, органического «слоя» социально-биологических базовых взаимодействий, нарушение телесно-духовного здоровья общества и людей.

В глобальном же контексте современное отчуждение сложней эндогенного. Масштаб накапливающихся проб­лем, непостижимая глобальность несправедливостей и невидимая угроза адской эгокультурности проявляются в малопонятных мироощущениях людей и «ощущениях народов». Поэтому для познания отчуждение есть соци­альное обозначение (симптом) критического общественного со­стояния, из которого надлежит теперь искать выход, но уже конкретно-исторический. Причем, в конечном счете, отчу­ждение - это проявление в мироощущениях не только уже объек­тивно отживших отношений, но и сгущения чувства перемен, накапливания революционных обстоятельств, как уже глубинного возбуждения «социальной ма­терии» и зреющей уже субъективной почвы для новых соци­альных идей, действий и перемен. Потому отчуждение  это и уже общественное сомнение в господствующих ценно­стях и смыслах форм наличного бытия, а не­кие сомнения - первое условие начала движения мысли и ду­ховных перемен.

Второй момент в понимании механизма гуманизации это формы её проявления.

В общем, гуманистические идеи и движения присущи любому восходящему историческому процессу.  Соответственно все реальные предпеременные идейные течения и движения «внешне» проявляются в форме абстрактного гума­низма.

Суть абстрактного гуманизма есть, в лучшем случае, критика и протест про­тив отживших порядков, а так же и смена трагизма отчужде­ния на подъем человеческого духа, стихийно рву­щегося преодолеть эти еще неведомые порядки, сломать их в движении к абстрактной свободе. Сама же абстрактная свобода - это иносказание некоторой эгоизации. Это как бы первое при­способление, уже примитив­ный «мятеж», направленный лишь на видимые проявле­ния неведомых порядков, а то и вовсе в негативистское никуда. Это, наконец, только проба компрометации отжившей веры.

Проявляясь в мужестве еретиков, критиков, бунтарей, инсур­гентов, вольнодумцев, диссидентов и пр., такой абстрактный гу­манизм будит общество, расталкивает его, расшевеливает, впро­чем, сообразно возникающим умонастроениям в самом обществе. Но как таковой он зовет в никуда, чисто отрицателен (абстракт­ной свободы, демократии, «прав человека» не было, нет и никогда не будет). Абстрактный гуманизм в чис­том виде является выплеснувшимся энтропийным («скатывание», «нигилизм», «бунтарство», «террор», «по­гром») дополнением отчуждения, или же его упрощенным, ложно-оптимистическим, а потому разрушительным, анархистским, дис­сидентским проявлением. Так сказать, «ломать не делать» - это дол­го и трудно, хотя и ломать что-то надо, но это всегда проще, потому и первым проявляется. Даже по своему происхождению понятие «диссидент», обязанное средневековому католичеству, означает несогласный (с господствующим вероучением, идеологией). Нечто лишь отрицательное.

Именно диссидентская «глубина мысли» свойст­венна абстрактному гуманизму «в чистом виде» как лишь интеллектуализированному, но по сути биологическому протесту и первой тенденции в самом обществе. Диссидентство с помощью СМИ легко и непосредственно находит почву в массовых упрощенных восприятиях и реакциях. Оно является негативно-популистским по сути, потому сродни социальному кликушеству.

Подлин­ная научно-революционная критика никогда не популярна, а поэтому интеллектуально и всегда радикально отлична от дис­сидентства.

Действительный гуманизм «материален», на подъем тяжелый, состоит  в необратимых трудных и конструктивных материальных  шагах освобождения человека от ис­торически определенной несвободы, от определенных отживших форм. Так, например, рабовладение стало гуманней эгостадности, хотя и обернулось рабством; феодализм стал гуманней рабства, хотя и обернулся тисками замкнутого хозяйства феода; капитализм стал гу­манней феодализма, хотя и обернулся экономической эксплуатацией; линей­ная форма стала гуманней капиталистической, хотя и она вскоре обернулась  своими «дефектом производства». Однако это од­нолинейное восхождение совсем не объясняет самих ступеней гуманизации, в чём суть «вещества» этих сту­пеней гуманизации в развитии самого производства как социума в их именно человеческом измерении. В чём состоит некоторая радикально новая сущность, достигаемая вместе с социализмом вообще как гуманиз­мом.

С социализмом «материя достигла в своем развитии такого уровня, когда сама по себе она уже не в состоянии реализовать свои потенции, ни функционировать, ни развиваться стихийно.  Действительный гуманизм предполагает челове­ческую апелляцию человека к человеку, человеческие средства взаимоотношений общением как ненасилие.  Но это ненасилие, об­щение имеет сложную структуру, меняющиеся формы. Ведь са­мо это общение как форма со-деятельности вообще есть в чистом виде механизм социально-биологического базового взаимодействия, осоциаленное биологическое или наифунда­ментальнейшее по отношению ко всем более высоким формам взаимодействий. Однако это мало что объясняет, кроме абстракции органического человеческого сосуществования, ибо, в конце концов, любое чувство и ещё многое выражаются все тем же самым об­щением, речью.

В общем, вопрос теперь стоит, можно сказать, с одной стороны о «добре как истине» в основаниях бытия прежде всего как нравственной стороне культурного равновесия, о  «слабом взаимодействии» вообще в форме общения, в последовательном росте безопасности. Здесь «добро» неколебимо и священно, а тем самым и всегда «истинно».  А с другой стороны это и вопрос об «истине как добре». Ибо с некоторых пор в усложняющемся мире добро без знания становится все более беспомощным в своей вечной борьбе со злом. Однако это же и означает, что и ложь становится все более «влиятельным» орудием зла, тоже при­обретает уже вселенский размах.

Вот чтобы разобраться, «как мы дошли до жизни такой», теперь самое время и обратиться к ступеням гуманизации. Итак, суть де­ла в восхождениях к «никогда прежде не бывшему», а это уже не только «синтез», а нечто куда более сложное. Революционные преоб­разования.

 

Ступени гуманизации.

Именно идеологическое есть в сущности некая духов­ная субстанция самого бытия, т.е. именно духовная сторона равновесия и перемен, форма дискурса, взаимоотношений «сло­вами», идеями, общением, а не зубами, ножами, пистолетами или бомбами. Эпохальные завоевания идеологической исто­рии не только типологичны и несравнимы, но и невидимы за  толщей внешних, идейных и символических форм и весьма скромны в содержании, в восхождении к Разуму.

Даже в цивилизованном обществе люди, говоря именно психологически, образующие низший слой, живут в состоянии бессознательности, мало отличающемся от первобытного состояния. При этом развитие духов­ной, идеологической плоти бытия происходит не так быстро, как хотелось бы, и весьма и весьма запутанно. В этом плане, характеризуя развитие реального социализма, можно сравнивать его с  неким «подростковым» периодом.

Схема ситуации в анализе истории гуманизации, несмотря на «взлеты и падения», «беды и гибели», есть восхождение по сложности, т.е. некоторая «крупная» логика негэнтропийного развития. Настоящая схема гумани­зации, как вытекает из всего вышеизложенного, - пишет А. С. Шушарин, -  «преемственно (постмарксистски) включает «классику», но уже в снятом виде только прорывной эндогенной логики, а также нечто экзогенное, «параллельное» и дополнительное к ней, как прежде всего «восточное». Заканчива­ется схема вселенской современной бифуркацией с «невероят­ной» эндогенной траекторией постпланового прорыва (или краха)» лишь с «пятеркой» (градаций) или, возможно, еще с «шестеркой» нашего «смутного времени».

Коль скоро главное в восхождении не статические со­стояния, а «коренные преобразования», т.е. сами бифур­кации и революции, то не совсем точно применять и статические единицы («античность», «средневековье»). Поэтому «теория» предлагает гово­рить, «несколько точней», о неких необратимых «пост-». Так результатами преодоле­ния, скажем, рабства мы пользуемся и сегодня; все и ежедневно. То же «средневековье» кануло в Лету, но некоторая обретенная им прибавка стала уже непреходящей. Вот каким образом, графически, представляет эту схему гуманизации А. С. Шушарин в четвёртой книге «Полилогия», см. рисунок.

Звездочками обозначены бифуркации как переходные состояния прорыва или краха. Первая, пройденная, бифуркация (0,1) означает – «то ли состоятся общества, то ли люди себя уничтожат. Обошлось». То есть, в результате преодоления первобытно­сти образовалась сама возможность эндогенного развития и возникла не­кая «восточность». В дополнение к схеме из  «Полилогии» в фигурных скобках показана «восточность» только лишь в авторском «графическом понимании».  Последняя, или ны­нешняя, зреющая, бифуркация [0,1] означает – «то ли состоится че­ловечество, то ли народы себя уничтожат».

Несколько слов в целом об этой схеме.

В исторических обретениях по ступеням гуманизации следует понимать какие-то общественные сущности как духовные стороны состояний и перемен производства, культур, по отно­шению к которым любые индивидуализируемые свойства людей  могут иметь только условный ха­рактер не более чем вспомогательных пояснений.

Однако,  всегда имеет место самоутверждение уни­кальных индивидов как их совокупностей, при этом всякая идеология, в том числе и в гуманистическом аспекте, в «голове» индивида обеспечивает некие общие субъективные гарантии в беско­нечно текущих ситуациях и переменчивых настроений, тягот и отдохновений, радостей и горестей, разочаро­ваний и надежд и т.д.

Всякое общество есть безмерно живое,  но и определенное «комплексное» взаимодействие, а потому и в духовной стороне оно предполагает нечто общественное, внеиндивидуальное и надындивидуальное, универсальное в языке и мышлении, что есть не суть само мышление. Это своего рода «интеллект структур», типы взаимосвязей и дискурсов, «квазидействия» не­ких структур, но никак не интеллект в буквальном смысле и не сам необъятный дискурс, ибо общаются только и только люди.

Общественное производство, с тех пор как оно существует, базово неоднородно. Поэтому в каких-то формах современные духовные обретения можно отыскать в сколь угодно древних обществах; но по началу это были только лишь всякие эмбриональные ростки и потенциальные формы. Собственная многомерность любой социальной структуры, в том числе и ступеней гума­низации, в достаточно односложных характеристиках являются не более чем сравнительно-историческими или сравнительно-культурными метафорами, имеющими рацио­нальный смысл только в этой соотносительности.  Ибо известно, что никакая идеология адекватно не отражает собст­венное содержание, а поэтому, так или иначе, всегда мифологична и  истинна лишь «час­тично».

Она, идеология есть лишь «кожа» организма, скрытый инвариант всем доступного практического, обыденного, социального языка и мышления данного общества, лишь балансируемый в дискурсе высокоумной пирамидой интеллигенции и вовсе заумного про­фессионализма. Но «тайны» приращений, приобретений по ступеням гуманизации здесь увидеть не невозможно. И чем дальше вглубь, тем  глубже тайная, скрытая суть пог­ребена за мифологическими формами.

 Однако, если в высокоумных идеях можно достаточно полно выразить уже отжившую систему данного общества как, например, в «Капита­ле», то в  восходящем преодолении удаётся выразить лишь «тощие» тенденции. И не более того. Сама же следующая идеология складывается так же с «использованием» высокоумных идей, но и независимо от воли и сознания людей. Образно говоря, материально как опять наиболее простая «кожа», но уже нового, более высокого духовного динамичного равновесия, с его новой мифологичностью, символикой, «мнениями». Ведь это культурное, производственное равновесие всегда устанавливается как упрощение, интеллектуальное «ска­тывание», но уже на более высоком негэнтропийном уровне, «прежде не бывшем». Поэтому, анализируя прошлые идеологии, в их идейных и символических обо­лочках мы и намека не найдем на их же собственное со­держание как в ступенях гуманизации самой «людской материи», несмотря на то, что ступени эти  социально титанически велики, но и одновременно скромны как благо­приобретения.  Но в тайном содержании любая идеология как суть сто­рона самого воспроизводства жизни и его перемен в этом неви­димом смысле безоговорочно рациональна.

Ограничимся здесь даже только эндогенной логикой и её духов­ными сторонами. Очевидно, что последовательно доминировавшие антропорасчёт, профрасчёт, натуросчёт, экономрасчёт, технорасчёт, безусловно, рациональны, общественно необходимы. Поэтому, казалось бы, в этом ряду и следовало бы искать суть восхождений типов ступеней гуманизации. Но это совсем не так, ибо упомянутые «расчёты», во-первых, извечны, но а, во-вто­рых, в реальных формах лишь меняют доминирования и снимают пред­шествующие. Поэтому и речь должна идти о чем-то, свя­занном с эндогенными типами, но и принципиально о другом, а именно, - не о снятиях, а о необратимых гуманистиче­ских приращениях, хотя далее и деформируемых в реальных дис­курсах. К тому ж, не следует забывать, что суть этих приращений всегда покрыта «идеологической» тайной.

1. Первая ступень гуманизации – постпервобытность («рабство»), – «слово», или «право».

Постпервобытность везде и всюду сняла доминировавший «антропорасчёт», но это  не «при­бавление», а снятие, ибо  он остаётся, всегда есть, но более «бал не правит», хотя и деформируется  все­ми последующими доминирующими «расчётами». Так что при­бавку надо искать иную.

Этот первый успех в ступенях гуманизации характеризуется, например, так: «У колыбели античного гражданского обще­ства стояли идеи правопорядка, стремление... к разумному соче­танию различных тенденций... и достижение необходимой нор­мы... гражданское общество возникло как результат широкого на­родного движения» (заметим, как резко диссонирует это с яко­бы лишь буржуазным происхождением «гражданского общества»). Это право было на­сквозь рабовладельческим, скорее военным, генетически иду­щим от родовой знати, по западному граждански конфронтационным (все прочие - рабы или варвары, потенциаль­ные рабы или поработители), но оно уже было надживотной, «надсемейной» взаимоапелляцией людей посредством конвенцио­нального (договорного соглашения – авт.) выражения закона. А шире, во всей постпервобытности это и есть СЛОВО как еще не обязательно формализованное «право», но уже нечто логическое, рассудочное.

Это завоевание свойственно уже любому, са­мому примитивному, но уже «надсемейному» (тем самым и «граж­данскому») праобществу; оно же есть и духовная сторона обобще­ствления общей жизни, коим мы и пользуемся по сей день.

«Право», или «слово», - пишет А. С. Шушарин, - берем в кавычки, так как не под­бирается других терминов для означения этого первого необратимого идеологического, гуманистического приобретения как появления правоотношений (словоотношений) как уже надживотных («надсемейных»). Право может быть ми­фологическим, религиозным, рабовладельческим, конфуциан­ским, кастовым,  фашистским, стали­нистским, маккартистским, даже мафиозным, клановым, те­лефонным и т.д. Но оно уже всегда есть (эндогенно).

Даже с неписаным всеобщим законом, «кто победил, тот и прав», беспардонное право силы как проявление отношения дикта­та, собственности на работников, есть уже закон, в сравнении с «бессловесной» стихией вспышек животного беспредела эго­стадности. Именно завоевание права, слова было как «приблизительная всеобщность» типологически необратимым, а потому даже Сулла (древнеримский диктатор и тиран – авт.) казнил своих противни­ков не абы как, а по вывешенным спискам, и даже не с раз­граблением, а с конфискацией имущества. Так сказать, мок­рушник, но теперь уже «в законе». Итак, первый негэнтропийный прорыв происходил в альтернативе: слово или смерть.

Итак, право как слово завоевано (эндогенно) уже в самой прими­тивной родовой общине, в процессах инкультурации, т.е. всюду, даже задолго до «отчетливого» рабства. «Слово» появилось на равных всюду, но в античности как бы формализовалось в классическое рабовладельческое «пра­во», а на Востоке так же ясно не формализовалось, хотя вовсе и не стало «бесправным». Поэтому ниже, ибо здесь «подходящее место», достаточно сжато, рассмотрим «восточную» ветвь общественных «систем», опираясь на ранее изложенные логики развития.

Рабство на Востоке было сложней, во многом интенсивным (своеродным). Все ученые практически с полным единодушием находят на Вос­токе рабство, но никогда - близкое к античному; находят массу черт феодальности, но не решаются увидеть феодализм.

Известно, что не существует таких моральных и культо­вых предписаний, которые были бы одинаково для всех обязательны, ибо люди различны по своему духовному складу и вос­питанию и нуждаются  поэтому в совершенно различных на­ставлениях. Так в основе конфуцианства лежит «сяо» - уважение к родителям,  к старшим,  властям, т.е. к неким «не-равно-правным» структу­рам, что это совершенно не похоже на запад­ное «уважение к закону».

Так что за «внешней» стороной той же йоги или китайской литературы, конфуцианства, вообще восточности (не обошедшей и России) скрыто иное, нечто производственное, типологически присущее, во всяком случае, оседлой восточности изначально и до сей поры. И это отнюдь не в «головах восточных людей», а в самом матери­альном «производстве и воспроизводстве действительной жизни».

Так вот, «идеально-типическая» восточность производственно всегда характеризовалась высокой неоднородностью, «многоукладностью», а следовательно, и некой патернальностью. Кроме того, хотя и в меньшей степени, восточность, вариационно, характеризуется этнической, языковой, сектантско-религиозной и пр. многоцветностью и соответственно интернациональностью, интеркультурностью. То есть в целом - поликуль­турностью. Отсюда и материальная обусловлен­ность «неприбыльных» форм, а равно и «вселенской номенклату­ры», т.е. обеспечивающих органическую связь и отграничение субкультур административных как «церковно-партийных» структур и ультраструктур. В кастовом строении или в конфуци­анском «чиновничестве» уже видны проявления не просто эндогенно-классической территориальной иерархии, каковая есть и на Западе, а именно формы со-бытия высоконеоднородных структур, кстати, и ограничивавших от­кровенно беспардонные формы рабства. И если на Востоке мы видим кошмары «деспотий», то на Западе – войны и колониализации. Восток жесточайше синте­зировал неоднородности различными «предписаниями», а Запад такие же неоднородности, так сказать, военизирует, колониализует, «модернизирует». Идеологически же это достаточно ярко про­является как слитность и нерасчленённость. Иначе говоря, восточность типологически - это и есть локальная, внутристрановая, но уже интеркультурационная продвинутость в экзогенной логике развития, более высокий экзогенез.

Таким образом, восточные империи, в типологическом отличии от западных чисто завоевательно-политических изначально были хоть и локальными, но формами патернальными и интернациональными, т.е. локаль­ными формами интеркультурации, сложными, поликультурно (а не эндогенно-базово) гетерогенными культурами.

Если в типологически западном потоке развития гомо­генные (однородные) отношения людей опосредствуются вещами или псевдовещами (кратко - раб, парцелла, средства производства), то в восточности гетерогенные (разнородные) структуры опосредствуются деятельностью людей. Само «служение» здесь выступает ценно­стью, ценностью «служения» «вполне земному на­чальнику», тоже «служащему». Но все это вовсе не от некоего субъективного покорства одних и склонностей по­командовать других. Высоконеоднородные, разновысокие и многообразные структуры просто в принципе не могут иметь никаких других механизмов равновесия, даже не­зависимо от неумолимого эндогенного развития.

В частности, для патернальных структур в принципе невоз­можно западное право как равенство перед одним, одинаковым законом, ибо субструктуры объективно не равны, высотно гетерогенны; но их со-бытие тем не менее тоже регулируется в форме права, но логически совсем другого, административного, церквоподобного, «служилого» и пр. Патернальность как синтез разновысоко­го и интернациональность как синтез вариационного («тюрьма на­ционализма») могут быть всегда только «деспотоподобными», то есть - «деспотия с человече­ским лицом».

Интересно, что хотя современная Западная Европа (ЕС) в своих пределах интернационализируется, интегрируется весьма тяжело именно в силу малейших высотных неоднородностей, в отношении которых (в наши вре­мена) рынок просто противопоказан. Поэтому по мере интеграции Европы неумолимо возникают и императивные, то есть повелительные  надгосударственные, «деспотические» структуры.

Восток же  был всегда высотно неоднороден и, следовательно, культурно патернален. Восточные культуры  всегда сочетались и сочетаются с весьма высокими и с глубоко отстающими формами, что возможно лишь при деятельном, но не формально-правововом, а «служилом» патернальном меха­низме.  Кроме того Восток изначально производственно агломеративен, хотя и в локальных имперских пределах, разумеется, взаимно «неласковых», ибо общую эгокультурность, гонку культур, еще никто не «отменил». Западное, как эндогенное, есть на Востоке, хотя и чаще с отставанием; равно как и вос­точное можно обнаружить  на Западе, чаще как исключе­ние и с большим отставанием.

Восточные «деспо­тии» по суть есть формы многострановости, тогда как западная «многострановость» свою «деспотию» всегда проявляла в «войне всех против всех». Поэтому восточные «деспотии» следует сравнивать не с «граж­данскими обществами» стран Запада, а с войнами между ними, с порабощениями, истреблениями, с давними метропольными перекосами раннего колониализма и нынешнего неоколониализма. Таким образом, то, что начинает делаться в Западной Европе и почти без патернальности, было стихийно проделано в Китае или в Индии тысячелетия назад, а затем в России, и везде с патернальностью. Это, в простейшем содержании, ещё предстоит сделать всему миру, если успеет и сможет, или всем рухнуть.

Образно, например, современная Индия, Пакистан и Иран, Китай радикально отличны друг от друга, это в эндогенном срезе околокапиталистический «индуизм», «му­сульманство» и социалистическое «конфуцианство». При этом у всех имеются высшие «ракетно-ядерные» анклавы, которые соседствуют с подчас ужасающей бедностью и архаичнейшими сек­торами производства. Похожая картина и в подавляющем большинстве стран Африки, Ла­тинской Америки, бывшего СССР и России. Ничего подобного на Западе  не было. Даже расширение ЕС на восток Европы не изменило существенно «однородности» Евросоюза. И в этом отличии заключается принципиальная типологическая реальность восточности, или азийности.

Именно с этим диалектически связана определенная «зак­рытость» восточных систем, закрытость которых обуславливается локаль­ной интеркультурацией в пределах «многострановых» стран, так или иначе изолирующихся.

Изолируется и Запад железными занавесями многих асим­метрий. Нынешние метрополии лишь внешне, как бы рыночно, «открыты», ибо им нужны извлечения труда из других стран, а потому всякое сопротивление этому мигом оярлычивается «за­крытостью». Но они железобетонно «закрыты» по иному и уже от менее высоких структур.

Восточность же в этом отношении «закрыта» совершенно по иной причине; образно говоря, как школа со многими разновозрастными классами отгораживается от извне «портящих» взрослых соблазнов и уличной шпаны.

Поэтому западнизация восточной системы означает мгновенный распад на относительно однородные структуры со столь же мгновенной асимметрией ме­жду высокими и отстающими. Вот именно от этого, от распада и асимметрии неравенства,  «закрыва­ются» восточные страны.

При этом неправомерно сведение незападности к вос­точности (азийности), ибо и за­падность, и незападность бывает весьма различной. Так, например, мусульманство в чем-то близко именно западности. Весьма различны конфуцианство, индуизм, латиноамериканство, африканство.

Теперь вернемся и продолжим эндогенный путь идеологических обретений по ступеням гуманизации.

Напомним, что первая ступень гуманизации – постпервобытность («рабство»), – прирастила духовную сторону общества «словом» или «правом».

2. Вторая ступень гуманизации – пострабство («феодальность»), -  дала миру «образование».

Территориализация началась на Востоке давно, но классично реализовалась на Западе. Эндогенное обобществление работников территориализацией (натурализацией) производства лишь выразилось в принципах христианства (менее «чисто» - ранее в буддизме, позднее и более адаптивно - в мусульманстве). Известна всепроникающая «массовость» идеологии христианства,  и вот именно в этой «массовости» и заключена более чем революционная суть дела в идеологическом приобретении.

Вклад феодализма в ступени гуманизации состоял не в увеличении «объема категорий» культуры, а в масштабном, тотальном, увеличении объема самой культуры. «Кате­гориально» немного, а социально - гигантски. Суть вклада заключена в духовной стороне материального обобществления работников, - рабов отныне нет, и, как следствие этого, неизбежное появление системы общего социального ОБРАЗОВАНИЯ.

Именно только с феодализмом (пострабством) эта «система» становится универ­сальной, последовательно всеобщей, а в Европе ещё и в классической форме. Тем самым, именно через образование, каждый становиться  уже не просто человеком, а подданным, гражданином, а, по сути, работником - будущим, настоящим, прошлым.

 «Образование» кажется противоречащим религиозности, темноте масс, тому, что всеобщее начальное образование стало официально, на государственном уровне, вводиться лишь в 80-е гг. XIX века. Однако суть в другом - в том, что теперь в самом обществе воспроизводятся все работники, зем­ледельцы, кузнецы, скотоводы, ткачи и, в том числе, как и прежде, - военные. Снятие, обобществление демографических производственных от­ношений в самом теле производства означало, что в ступенях гума­низации возникло нечто,  фиксируемое как образова­ние, как сопричастность каждого к общественной жизни, как единство «приходов» и будущих школ. Как говорится, с этого момента «все работы хороши, выбирай на вкус», отныне все равны «под богом», в действитель­ном содержании уже подлинного гражданства от «недорослей» до «захребетников». Внешне это гигантское рациональное при­обретение было осуществлено в религиозной форме, а исторически означало до­минанту мышления местного, территориального хозяйствова­ния, «натуросчет».

Итак, после «слова - права» эндогенно добавилось «образо­вание», хотя и насквозь в религиозной форме, что суще­ственно, ибо о Знании в собственном, в особом социальном смыс­ле говорить еще рано.

3. Третья ступень гуманизации – постфеодальность («капитализм»), дала миру «загадочный интеллектуализм», «опыт» и  постмодернистскую бездну «свободы бескультурья слова».

Капитализм обобществляет стихийно сложившееся, но производственно неупорядоченное, ещё только зарождающееся, страновое пространство производства более высокой, но логически самой простой произвольно рассосредоточенной и безадресной товаризацией, домини­рующей формой собственности на средства производства.

Суть интеллектуализма «Нового времени» это рационализм, порывающий с созерцательным характером старого рационализма, с поэтическим по форме образом мира, религиозной догмой; с его приходом исчезла воз­можность универсализма как  «заданного» рационализма, но появился историзм как ранее немыслимое представление о целых сме­няющихся эпохах. При этом обращает на себя внимание резкий контраст с принципом «по­рядка и последовательности человеческих знаний», свойствен­ным Средневековью, угасает и пропадает «просвещенческая», «воспитательная», «популяризаци­онная», но не рекламная, сторона этого времени.

Спецификой Нового времени является разобожествление мира формальной рациональностью, - «Бог умер», но «этика Бога» остаётся. Новый рационализм целеориентации «независимого индивида» в отношении старого  характеризуется чаще как нечто отрицательное, тогда как  сам по себе есть нечто рассыпанное, «энциклопедически всеохватное», но  совершенно разо­рванное и разнородное. Так «принцип свободы», в отдельности взятый, имеет только отрицательное значение, а по­тому буржуазные революции не дали «никаких положительных оснований» и в сравнении с коммунизмом оказалась без морали, а собственно буржу­азному самосознанию свойственна «критичность» и «нигилизм».

Образно говоря, новый бог, как новое приобретение, становится богом, только если ему уже есть ме­сто в материальной и идеологической плоти бытия, в смыслах самой жизни людей, всех носителей дан­ной культуры. Вот пример «приобретения» «лидера цивилизации» США: половина опрошенного взрослого населения не знает, что Земля обращается вокруг Солнца за 1 год; 40% населения счита­ет астрологию наукой; каждого второго взрослого ставит в тупик задача определить одну сторону квадрата при известной другой его стороне; треть взрослого населения верит в воскрешение и т.д.

Прибавки в ступени буржуазной идеологии рационального, разумного содержания нет, оно пусто, точнее это нечто в смысле «чистой доски». Вероятно, именно от­сюда какая-то феноменальная, а то и патологическая внешняя боязнь любой идеологии и «простоватость» мысли. Однако, по сути, это весьма жесткая потребительская идеология  «спроса-предложения», порождающая всепроникающую пустоту западной массовой культуры как чисто коммерческой,- ТВ, кинематограф, радио, газеты, книги, уродли­вость в религии и пр. Поп-культура ограничивает человека пассивным восприятием, не поощряя к действию - этическому, культурному. И если «высокая» культура кон­чается трансформацией сознания, то поп-культура ограничива­ется потреблением. В целом, интеллектуальная пустота как нечто отрицательное не являет собой позитивное благоприобретение в сту­пенях гуманизации.

В то же время гигантский революционный шаг капитализма по эндогенным ступеням восхождения к гуманизму при сохранении предшествующих завоеваний состоит с одной стороны, высказанной выше, в сбросе господства «церкви» и «антинаучности» предшествующей идеологии, в создании «чистой доски» в идеоло­гическом восхождении к Разуму. А, с другой стороны, этот революционный шаг необратимо «положительно» состоит в разнородном хаосе практики и мысли как «энциклопедизма», в стихий­ной эмпирической и противоречивой идейной жизни как иновыражении практического торжества голого «ОПЫТА», эксперимента, риска, примера, заим­ствования и подражания как форм опыта. Это новое универсальное завоевание в теле бытия, эта идеологическая форма весьма жестка и монистична.

 «Развитой капитализм»,  каким был, таким и остался. Это господство и доминирование рынка, частной собственности, товара, денег, обмена. Капитал безразличен к любой отдельной идейной форме. Ему безразлич­но из труда физиков или лириков, магометан, православных или коммунистов, далее социологов или пользователей Интер­нета извлекается прибавочная стоимость, при этом в этот процесс втянута и наука. Интелли­генция и социальная наука капитализма весьма могуществен­ны, деятельны, изощренны, но вся эта деятельность, обслуживающая капитал, подкармливается им же и на­правлена на сохранение и «усиление» капиталистических отношений, в том числе в виде теорий и практики «модернизации», «нового порядка», «партнерства», вестернизационной глобализации и пр. Однако здесь нет единой «буржуазной экономической науки», отсутствует какая-либо теория или догма, в которую можно было бы поверить с таким же ощущением надежности, что дают естественные науки или «советский» марксизм.

Итак, главная тайна производства капитализма была и остаётся заключенной в эмпириче­ской рациональности, обозначаемой «опытом», в его  «экс­плуатации».

Известно, что «буржуазия не может существовать, не вызывая постоянных переворотов в орудиях производства» и в этом хозяйственном смысле она очень  революционна, однако эмпирична, слепа, экспериментальна, «опытна», ибо ей сначала необходимы «стихийные наработки», и лишь затем - опять же опытная реакция на них. Потому в многочисленных экономических теориях западной  науке буквально стержневым является именно эмпиризм, когда отдельные теории, «теоремы», «принципы», схватывая частные экономические зависимо­сти, в целом образуют несовместимую кашу, однако весь­ма удобную для произвольного выбора тех или иных пред­почтений.

Кстати,  опыт идет всегда в паре с подражанием, ибо это тоже простейший опыт, причём позволяющий избежать познания. Опыт обуславливает высокую адаптивность развитого капитализма, и хотя опыт бесконечен, но он же и ограничен! Поэтому капитализм при внешней демократии делает «невероятно трудной» возможность прийти к объективным выводам, так как они из опыта не выводятся, а тем самым правящий опыт противо­стоит объективности науки.

Опыт, или эмпиризм, - необратимое и великое завоевание, но и имеет свои пределы. Именно капитализм, вся западная система, абсолютно беспер­спективны в экзогенном, межобщественном, то есть  в мировом  построении. Ибо, в принципе, развитой капитализм невоспроизводим на планете   физически, - без уничтожения большей части населения. Асимметрия в развитии устрашающе быстро нарастает, оружие накапливается, но для эпохи адской эгокультурности никакого ядерного страха у масс не существует, а, следовательно, капита­лизм  будет продолжать «адаптироваться» до тех пор, пока или не­кий опыт окажется последним, послесмертным, самоуничтожительным, или пока качественно другая, уже «послеопытная»,   «априорная» форма «законодательствующего разума» не превзойдет его явью нового социального примера, который уже не может быть адаптивно заимствован с сохранением ка­питалистических отношений. Таким образом, вся «мировая  капиталистическая система» становится «опасным классом».

Не менее важны, ибо взаимосвязаны, и внутренние границы «опыта». Ведь все даже самое «хорошее», доведенное до абсолюти­зации, превращается в абсурд. Эта  абсурдизация капиталистического производства проявилась не только в антинауке, но и в современной западной культуре, в постмодернизме, когда величайшее достижение челове­чества превращается в свою противоположность. И, если антинаука есть проявление слабости людского духа, находящая выражение в рецидивах пройденных форм и социальных исте­риях, то постмодернизм - явление социальное, и корни этого бреда лежат в самом «товарном бреду» потребительского производства.

  Разрозненный «опыт» гон­ки ради гонки хорош поначалу, и вообще является универсальным и необратимым обретением, но с некоторых пор предоставленный самому себе именно как капиталистиче­ская доминанта становится все более бессмысленным. Безудержная спекуляция на совершенно неконструктивной, зачастую лишённой смысла, потребительской случайности, распростра­няется на все: на носки и конфеты, рок-группы и клозеты, лифчики и кастеты, выпивку и газеты, женские шубы с вы­резом сзади до трусов, небоскребы и ракеты. Бред постмодер­низма суть, прежде всего, проявление товарного бреда.

Постмодернизм это выражение предела в беспределе ка­питалистического опыта, ведущего к падению в бездну в разуме, духе, со­вести и т.д., это в явных проявлениях растущая «свобода бес­культурья слова». Это деградация в сфере, образно говоря, отличающей человека от животного. Гниение мысли выражает и находит отклик в гниющей же «социальной материи», что проявляется массово в формах «безграничного самоутверждения» и «погоне за наживой» индивидов, дельцов, фирм, юристов, художников, ученых, политиков, наконец, в экзогенном срезе стран, народов, культур.

Антигерой становится ге­роем. Ведущий в бездну абсурд гниения рас­тет, вторгаясь уже и в саму социологию, а «комментаторы» от науки получают за свои комментарии всё возрастающую «прибыль». Волна постмодернизма лишила  науку свойственного ей поиска широких теоретических обобщений и, усиленная  экономическим конформизмом, одновременно стала основанием «вырождения социологии». Эта «волна», сосредоточенная на точных предсказаниях  «ожидаемых цен на сигареты», уже  не способна на исследование «внутреннего ме­ханизма социальной эволюции» и на анализ «крупных социальных изменений».

Товарный, капиталистический мир частного «безграничного самоутверждения» и «опытного са­мопостижения» в погоне за наживой энергично расползается не только на товарные, юридические, научные «материи», но и на «на­родные», государственные, политические. Ярким свидетельст­вом тому является недавняя война и оккупация Ирака.

Итак, когда процесс овеществления приходит к своему логиче­скому завершению, то есть к об­ществу массового потребления и массовой демократии,  то начи­нается социокультурный сдвиг к Постмодерну - эпохе развеществления. Так как реальные «ценности реализованы и потому не актуальны», то происходит иррационализация социального бы­тия. Постмодерн - это процесс виртуализации общества, его развеществления, то есть процесс трансформации реальности, ее допол­нения и  даже  постепенного замещения (симуляции), зна­ками, символами, образами. Что же касательно киберпространства сети Интернет, то его наиболее эффективным инструментом стали различные «симуляторы» и уход от «сервис-надзора социальных институтов».

Таким образом, очевидно всестороннее «словесно-мысли­тельное» проявление отчуждения человека в усло­виях капиталистического эгокультурного социума.

Теперь ка­питализм подходит к «очередному», но одному совершенно новому пределу. Так Дж. Сорос отмечает, что «открытое общество» на самом деле «промежуточно», «переходно к какому-то новому». Ибо «пе­реходное общество подрывает общественные ценности и ослаб­ляет сдерживающие моральные факторы... в нем отсутствует духовность». А это означает, что «опасным классом» становится вся «мировая  капиталистическая система», «нравственно» (точнее, «безнравст­венно») вполне подготовленная к любой социальной деструкции, в том числе глобальной.

4. Четвёртая ступень гуманизации – посткапиталистичность («Социализм-2»), дала миру  «согласование», «взаимосогласова­ние и сверку общезначимых элементов».

Социализм вообще, как гуманизм, делает в идеологическом срезе следующий шаг после «опыта». По отношению к опыту этот шаг является «индуктивным обобщени­ем», согласованным научным знанием. Это такая ступень гуманизации, когда новый «способ мыслить доведен до сведения всех носителей данной культуры», т.е. вошел в познавательную, «знаниевую», ментальную плоть бы­тия. Гуманистическая сущность как основа общечеловечности  состоит теперь в апелляции к разуму народа выразителями самого же народа, на­учно-идеологическим профессионализмом и интеллигенцией по­средством «права», «восточности», «образования», «опыта», науч­ного знания как «взаимосогласова­ния и сверки общезначимых элементов» или просто «СОГЛАСОВАНИЯ». Отныне это научное познание по своей природе способно к нескончаемому восхождению и революционному развитию. Эта «духовная», вторая, сторона «основного за­кона» гуманизма состоит в научности восходящей идеологии по мере назревания перемен, коль скоро экономизм не загубит его и весь миром.

 Именно марксизма, реальный социализм и есть шаг в ступенях гуманизации в апелляции к разуму уже в собственном смысле научной рациональности, преодолевающей границы опыта. Соответственно теперь гуманизм как со-бытие культур привносит в мир не только высокую мора­ль, но и научность, Высокую Рациональность, культуру мысли и слова.

 «Издержки» этого, первого в развитии обществ, шага в силу массы исторических обстоятельств оказались существенны. Это был шаг к свободе монокультуры слова. Произошла мощная  мифологизация  и «классовый перегиб». Новая идеологическая форма складывается в соответствии с реальными, конкретными условиями, по-своему переиначивая исходные научные идеи,  в том числе, внося корректировки в виде обслуживающей уже новые производственные отношения оболочки всем понятной соци­альной науки, в частности, общеизвестной «Политэкономии социа­лизма». Марксизм ограничил теорию узкими рамками, был монологичен, опи­сал только один слой отношений собственности и то лишь как высший эндогенный узел и прорыв, в соотнесении с неизмеримо более сложной действительностью и реальным содержанием социалистических преобразований. Но это было  первое преодоление бескультурья слова «опытного самопостижения», - с неизбежной ли­нейной, плановой идеоло­гизацией, когда в борьбе с контридеологичностью произошло и резкое снижение классического марксизма как научной мысли. Однако научность обоснований социалисти­ческого прорыва нашла широкое признание в мире.

Понятно, что никакая утвердившаяся идеология  научной быть  не может в принципе, ибо в основе своей всегда обыден­на, всем доступна, обслуживает данную систему. Однако «идеология капитализма» возникла эмпирично, а вот «марксизм-ленинизм» в этом отношении, именно по происхождению, безоговороч­но теоретическое, научное, социально «априорное». Конечно с наших позиций, с позиций «Полилогии», идеология «марксизма» простовата. Но это уже и общая культура мышления, коей на Западе даже еще нет, а есть общий эмпиризм и «чего полезно» - с деньгами как критерием всех ценностей. Упомянутая  научность «от рождения» былого социализма не означает, конечно,  что все стали социальными учёными и всё делается по науке. Однако смысл научности состоит в переменах в самих недрах воспроизводства жизни, в невидимом смысловом приобретении в ментальности как «образе мыслей» народа, в её «интеллегентской» форме, а далее – в самих структурах.

Линейная форма  технорациональна,  «гипертехнична», но она уже пострыночна и постопытна. Так в событиях 1991 и 1993 гг. «народ убедительно и веско продемонстрировал горькую и мудрую сдержанность и стойкость, показав, что он мудрее своих властителей»; «люди, по крайней мере, умом, понимают опасность митинга и погрома». Это было проявление «приобретения», выработанного со­циалистической метакультурой, как советской ментальности. Однако, в итоге, народ все ж впал в заблуж­дение, но в заблуждение, связанное именно с «умом», что примечатель­но.

Более явно проявляется это новое приобретение в автори­тете науки, который определяется уже не намерениями интел­лектуалов, а самим типом общественного производства, то есть  в самом обновленном «человеческом материале», постоянно открытом для восприятия обосно­ванных революционных обновлений. Этот авторитет науки ярко и исторически беспрецедентно наблюдался осо­бенно в началах «перестройки», когда в разительном отличии от всех предшествующих форм идеологических процессов вдруг «обнаружилась политическая популярность ученых, превзошед­шая популярность звезд экрана»!

Однако завоевание авторитета науки имеет и нечто отрицательное - вся­кая форма знания рано или поздно устаревает, догматизирует­ся и регрессирует в фундаментализмы. Что мы все и наблюдали в истории советского марксизма.

Итак, признак рациональности в запросе мышления, - очевиден. Это же и означает, что социализм приобрел отсутствующий у всех предшествующих форм и неустранимый «порок» - не­способность к назревшим качественным обновлениям без соот­ветствующего опережающего обновления социальной теории.

С социализмом само материальное «производство и воспро­изводство действительной жизни», его производительные силы, человек, ментальность обретают в своём движении разумность и целесообразность.

Однако, без своевременного идеологи­ческого обновления посредством научного знания социализм, находясь в удушающей атмосфере экономического догматизма, образно говоря, «сходит с ума». Конечно, и все пред­шествующие преобразования неизбежно проходили в форме идеологической борьбы, но она никогда ранее обществом, вне интеллигенции, не осознавалась как идеологическая. Это всегда была борьба целей, интересов чувственного и «сверх­чувственного» порядка, - еда, свобода, равенство, справедливость, налоги, жилье и т.д., а ещё ранее как религиозные устремле­ния. При этом, как правило, сами понятия социальных «идей», «науки», «теории», «идеологии» и пр. в политической и в массовой лексике  отсутствовали. Социализму же это было присуще с «первых дней». В настроениях простых людей, рабочих и крестьян, инженеров и учителей, военных и врачей, студентов и ветера­нов нет-нет, да и прорываются желания, устремления понять происходящее, выстроить будущую жизнь, именно «по науке» и идео­логически обосновано. Поэтому Социализм ознаменовал вступление общества в состояние дальнейшего развития «со­циальной материи», когда для любых последующих назревших перемен сообразно самой культуре мышления необходимы уже понятийные, теоретические, научные обоснова­ния.

 

Теперь, рассмотрев основные ступени гуманизации, следует сформулировать и «Основной закон» гуманизма.

«Основной закон» гуманизма - это закон развития, закон перемены сис­тем движения, преобразований, но не закон функционирования и не закон системы (всегда преходящей) движения.

 «Основной закон» гуманизма вытекает из преодоления эгокультурности, образно говоря, из преодоления «первобытности в международных отношениях»,  т.е. из обобществления культур. Он означает уста­новление контроля «всеобщего интеллекта» над межстрановыми, межкультурными, международными  (мета)взаимодействиями, утверждение самоценности человека, мирового всечеловеческого коллективизма, общече­ловеческих отношений в формах гуманистического «не убий», в смысле запрета метапреступности. Этот «основной закон» гуманизма и находит свои проявле­ния в интернационально-нравственных намерениях и целях в жизни общества, в возможности осуществить назревшее пре­образование социально гуманно, включив творчество народа. Гражданские войны в этом глобальном мире постепенно становятся уже «физически» не­возможными. Очеловечивается сама форма драм пере-бытия.

Это потенци­ально исключает из неизбежной борьбы нового со старым кро­вавые, варварские «издержки» и нечеловеческие средства, т.е. предполагает эластичное, интеллектуализированное метавзаимодействие культур и их неотвратимых револю­ционных (иначе - гибель) перемен. Резко говоря, - подчёркивает А. С. Шушарин, - «в привычных терминах, ликвидация отживших «классов» и даже государст­венных образований в идеале не имеет касательства к людям в том простом смысле, что является снятием господствующих и тянущих всех в небытие отживших отношений (структур, ин­ститутов)».

Первая, материальная, сторона «основного за­кона» гуманизма состоит в открытости развития, смене систем, в гуманистической форме их осуществления. Она состоит отнюдь не в ликвидации, а в структур­ном и социально-политическом снятии все равно неотвратимых самих революционных, восходящих процессов, их перевод в регулируемый процесс. Преобразования отживших производст­венных отношений и «систем», их революционные снятия, происходят в интересах человека  в форме соз­нательных конкретно-исторических шагов в беско­нечном восхождении к свободе.

 Бифуркации, революционные преобразования отношений неотвратимы. Но по мере неотвратимого роста плотности, связности, мощности, уязвимости усложняющегося социаль­ного бытия с некоторых пор все эти процессы тоже обязаны бу­дут регулироваться - иначе гибель. Вот переход к такой регуля­ции самого развития, самих ре­волюций, в самом «теле» бытия и выражает первая сторона «основного закона» гуманизма.

Вторая, типологиче­ски «духовная», сторона «основного за­кона» гуманизма состоит в общем в научности восходящей идеологии по мере склады­вания обстоятельств назревших перемен., коль скоро его экономизм не загубит заодно со всем миром. Она состоит в апелляции к разуму уже в собственном смысле научной рациональности, преодолевающей границы опыта, в высокой мора­ли и научности, в культуре мысли и слова.

Марксизм, большевизм,  линейная форма производства как социализм, коммунизм и есть пер­вый шаг попытки материального вступления человечества в под­линную сферу разума. Пусть и попытки, быстро споткнувшейся. Гуманистическая сущность, основа общечеловечности и состоит теперь в апелляции к разуму народа выразителями самого же народа, (на­учно) - идеологическим профессионализмом и интеллигенцией по­средством «права», «восточности», «образования», «опыта», науч­ного знания, всегда, конечно, исторически ограниченного, но способного по природе познания к нескончаемому восхождению, к логически преемственному и революционному развитию. (Понят­но, что этот первый шаг оказался шагом к свободе монокульту­ры слова.)

Несколько слов о «классах».

В заключении изложения Гуманизации, предполагающей анализ ситуации в «мировом масштабе», затронем неизбежно возникающий вопрос о «классах».

Так, упомянутая  выше  вторая сторона «основного закона» гуманиз­ма, подробно рассмотренная при анализе «приращения» на этапе четвёртой ступени гуманизации («Социализм-2»), показывает, что любая «классовая» стратификация, хоть теперь и генерализованная, логически «является следствием теории и одновременно как бы исторически абсолютным, не­пререкаемым фундаментом любого конкретного социально-по­литического анализа». Однако, до конкретного анализа, такая «статиче­ская» стратификация чрезвычайно ску­па в своей абстрактности и безмерно «неинтересна», мертва, ибо существует еще только «на бумаге». Но даже и это пока абстрактно рассмотреть очень трудно, ибо очень мало еще вселенски обозначающихся «акторов». Например, явно заявляют о себе одни лишь «зеленые», но их «историческое дело» еще не пришло, хотя относительно просто и наблюдаемо.

Вся абстрактно-полная стратификационная схема, сло­жившейся «исторической ситуации» обновления социализма и мира (или краха), может быть  обозначена в общем виде как «классы - общности - интеллигенция (экзогенно - элиты) - социологический профессионализм».

Основным элементом стратификации, - пишет А. С. Шушарин в «Полилогии современного мира», -  являются пока не самоидентифицированные «трудящиеся нового типа», т.е. пока некий неизвестный «класс в себе», объективно преодолевающий отжившую линейную форму производства, сбрасывающий господство (но не ликвидацией, а снятием) функ­циональных (плановых) и статусных структур, ставящий их под более высокий эксфункциональный «научный» общественный контроль. Трудящиеся «в себе» и есть потенциальная обществен­ная сила обобществления технологий, их изъятия из ограничен­ного (необщественного) группоиерархического пользования (соб­ственности), обуславливающего все многообразие дефектов про­изводства.

 Наряду с уникальность каждого человека как личности, имеющей пол и возраст, каждый человек включен: в родственные, семейные связи; в профессиональность (или обучающий - обучаемый);  в определенное место жительства; в производство товаров и услуг; в  участие в определенной технологии от «рабочего до министра» и т. д. Вот  все это и образует гигантские многообразия самих трудящихся, потенциальные основы их консолидации, групп и организаций.

Никакой класс - будь то «третье со­словие», капиталисты и пролетарии, трудящиеся - без «полислойных» вариационных общностей не существует. Иначе говоря, аб­страктно-полная стратификация образуется тру­дящимися всегда на определенной почве этнических, и метаэтнических, демографических, региональ­ных, экономических и технологических уже не «классов», а «гори­зонтальных» общностей. Эндогенная задача трудящихся, их «соци­альный выбор», интернациональны, то есть выше этнических, демографиче­ских, региональных и т.д. различий в экзогенных плоскостях, но не отменяет самих этих различий.

Далее класс (трудящиеся) и общности никогда невозможны не только в абстрактной нераздельности, но и без собственного же актива, интеллигенции,  элит, а так же соответствующих дви­жений, организаций, партий, лидеров, определенных дискурсов, «семантических затрат» и смыслов. Наконец, эта новая «публичная» интеллигенция невозможна в сколько-нибудь законченной и само­осознающей форме без нового идеологического, социологического профессионализма, «невидимой» кабинетной зауми, новой интел­лектуальной основы  (мета)культуры или само­го научного типа дискурса, «ранее не бывавшего». Появление же последнего, - замечает А. С. Шушарин, - так же  абсолютно невозможно никаким иным путем, кроме становления «консорции по симпатиям», консолидации нового «оппонентского круга» или дискурса в его идейной борьбе с носителями отживше­го знания («языка») на основе новых попыток («языков» сперва как текстов) объяснений происходящего во всем нынешнем перелом­ном мире.

А вот с этим профессионализмом, с «невидимой» кабинетной заумью, нового интел­лектуальным «геномом культуры» и само­го научного типа дискурса, «ранее не бывавшего» дела обстоят не лучшим образом. И настоящая статья, и труды, и многотомная «Полилогия» А. С. Шушарина «погоды пока не делают», хотя и «подают надежды».

К сожалению, «перестройка» и вступление всего мироуст­ройства в неравновесное, неустойчивое состояние бифуркации начались при абсолютном отсутствии теоретического задела. Это в значительной мере обусловило провал, - пишет А. С. Шушарин на последних страницах 4-го тома «Полилогии», - в экономи­ческий фундаментализм, политическое невежество и пр. Короче говоря, провал от «тоталитарной» монокультуры слова назад в «свободу бескультурья слова». Да еще бескультурья, парадок­сально умноженного бесспорно высшим образовательным уров­нем на постсоюзных просторах. Так сказать, уж если бред по­стмодернизма, то на высшем интеллектуальном уровне. Про­стым свидетельством тому является весьма высокий уровень взорвавшегося хаоса как официальной, так и внеклирной соци­альной литературы. Вопрос же стоит в революционном переходе к свободе научной поликультуры слова, выражающей свободу мысли и дисциплину (культуру) полилогического языка, сперва только профессионального.