к.т.н. Харчевников А. Т.

 

СМЕРТЕЛЬНА ПЕТЛЯ РОССИИ

 

 Продолжим описание ранее названных ЧЭФ «рабовладение», «феодализм» и «капитализм» в кратком адаптивном изложении в форме дайджеста соответствующих глав второго раздела «Полилогии современного мира».

 

Часть 6. Рабовладение как «политическая демография».

 

Следующий эндогенный прорыв, по сути через десятки тысяч лет, сквозь сложную логику истории, обозначился в процессе пре­одоления рабовладения. Объект эндогенной теории достаточно ясен - рабовладение и его преодоление.

 

6.1. Образ рабовладения.

Кажется, что рабство к нашим благородным временам ка­сательства не имеет, но это совсем не так.

Господство­вавшие при рабовладении отношения, но уже в снятом виде, благополучно пронизывают и сегодня всю нашу жизнь в качестве процес­сов образования, профессионального разделения труда, трудо­устройства и т.д.

Более того, эндогенное рабовладение имеет не­которые, во всяком случае формальные, сходства с капитализ­мом, не говоря уже о таких специфических «остатках» как кастовость, мно­гоженство и др., особых рецидивах как торговля иностранными ра­бочими, проституция, «снабжение» детьми бездетных богачей, а так же «законы» уголовного мира и даже работорговля в недавней Чечне, наконец, «силовое предпринимательство» и др. Следует здесь же напомнить о леги­тимных тюремных и лагерных системах, наказательных и исправительных учрежде­ниях и пр. Критическая теория рабовладения актуальна тем, что уже совершенно в других, экзогенных и глобальных формах те же самые отношения составляют основное содержание вполне современной «мировой капиталистической системы». После еще досоциальных мирооснов как эгокультурности этот следующий ком­понент современного мироустройства,  образно хорошо известный, как «дьявольский насос» «золотого миллиарда» или как неоколониализм.

Напомним, что эндогенная логика имеет де­ло с тем состоянием главной последовательности, в котором  раскручивается исторически новый системный кризис и реали­зуется первопроходческий, революционный восходящий прорыв. Это и было критическое, или предельное, рабовладение.

В постпервобытные времена в «борьбе за жизненное пространство» гораздо выиг­рышней, адаптивней и эффективней оказалось «освоение» не столько территорий, сколько самых эффективных орудий, а именно, самих «других» людей, находящихся, кстати, в том же «жизненном пространстве». И лишь заодно,  попутно и иногда лишь территорий, что, однако, было еще более хлопот­но, нежели приобретение самих людей.

 

6.2. Объект собственности.

Во всем уже постпервобытном развитии мы  можем усмотреть явления развития не только, скажем, семьи, но и профессиональных, территориальных, экономиче­ских, технологических, даже, как ни странно, научных форм, ибо после преодоления первобытности все формы базово гетерогенны уже явным образом.

Вся суть рабовладельческих производственных отношений совсем не просто в частной собственности, а именно в рабовладельческой собственно­сти. Рабы - уже люди, как писал Аристотель, вполне наделенные рассудком, но как «живые мертвые» (формула древних египтян), «живые орудия», ибо, как писал Маркс, «раб не продает свой труд рабовладельцу, так же как вол не продает своей работы крестьянину». Такова сама исходная суть рабовладения.

 Но ес­ли раб не продает свой труд, образно подобен «волу», то имеет ли он вообще «рабочую силу», создает ли он вообще необходимый, прибавочный продукт…? Раб, конечно, должен питаться, одеваться, общаться и т.д., ибо он наравне с цезарем обладает об­щей жизнью. Но об­щественные формы, их понятийное выражение, а тем самым и суть, здесь совсем не экономичны.

Однако, в каком же тогда производстве, даже в его простом хозяйственном смысле, происходило как раз самое главное, а именно «изготовление» и «поставка» рабов, коли, как отмечают археологи и историки, «естественное вос­производство не играло существенной роли среди источников пополнения рабов», семьи у раба не было? Такой вопрос уже не втискивается в зашоренное экономизмом мышление, пишет А. С. Шушарин.

«Главная отрасль» в рабовладении - это «варварское» воспроизводство бу­дущих рабов и сама военная и пр. добыча этих рабов, что в эко­номических представлениях просто невыразимо ни в едином слове. Так сказать, основная часть «валового продукта» - это не «товары», а воспроизведенные у «варваров» работники, затем превращенные в рабов. Поэтому следует видеть рабст­во, по невольно юридическому замечанию Энгельса, как право войны, как право захвата: люди, политическое существование которых уничтожено, в силу этого и становятся рабами». Это «право войны» по тем временам было столь же есте­ственным и повсеместным, как примерно право увольнения и найма в нынешнем капиталистическом производстве. Иначе говоря, этот «пучок прав» узакониваю­щих войну за обретение рабов, и приоткрывает суть рабовла­дельческой собственности. Начинать же приближение к пониманию сути тогдашних отношений следует с уяснения объекта узурпации,  с домини­рующего объекта собственности.

С необратимо уже общественной собственностью на общую жизнь (в пределах обществ) люди, еще досоциальными средст­вами войн, уничтожались в огромных количествах, но со сторо­ны рабовладельческих обществ «осознанно», беспощадно, но обычно и не «повально», а ради превращения побежденных в ра­бов, каковые и были главным условием воспроизводства этих отношений. Пленный же, раб - это уже просто человек («принадлежит друго­му и все-таки человек» - Аристотель), находящийся на положе­нии рабочего скота, но и уже обладающий элементарными чело­веческими правами, что хорошо известно из многочисленных греческих, римских и др. наставлений об обхождении с рабами.

В этом и вся суть основного, доминирующего процесса «производства и воспроизводства действительной жизни», основных «производственных отношений» по поводу доминирующей собственности и богатства, – «раба».

 Рабство, конечно, знало и ненаказуемое убиение рабов, и формы зверского отношения к ним. Но тем не менее можно сказать, что, отражая суть производства, рабо­владельцы «понимали», что живой раб - основа производства, главное богатство. А потому смешение сути рабовладения с ука­занными одиозными формами лишь застит глаза.  Это политические и пр. извращения, рецидивы и т.д., но вовсе не сама производственная суть систем.

Среди всех базовых объектов производства в качестве нового доминирующего объекта верх одержала и постепенно зашла в кризис ограниченная (необщественная) собственность на самого человека как работника в виде раба. Причем в эндогенной фор­ме существенна именно внеэтничность (интернациональность) качеств работника в силу идентичности профессиональной дея­тельности, ее самоценность. Важна работоспо­собность, профессия, специальность, а вовсе не то, кто этот раб - сириец, фракиец, грек и т.д.  Энтропийно, проще всего (потенциальная яма) остается владеть самим производящим «человеческим мате­риалом».

Разумеется, в силу гетерогенности производства в ограниченной (необщественной) собственности находятся и другие объекты. Так, Ленин писал, что рабовладелец одновременно владел «землей, орудиями... и людьми»11, но в эндо­генной форме все фокусируется в высшем господствующем зве­не градации отношений, т.е. именно во владении людьми (работ­никами). Получилось так - дос­таточно владеть обществу только лишь одной, а именно военной, специальностью, чтобы с ее помощью владеть рабами, владею­щими всеми остальными специальностями. Так сказать, самый «эффективный» вариант «военных об­ществ», близких в реалиях как раз к античности, с коей и началась «цивилизация». Милое дело.

Итак, собственность именно на рабов до­минирует над собственностью на землю, на средства производ­ства и т.п., ибо будут рабы - будет и все остальное, но не наоборот.

Так Аристотель доносит до нас из тех далёких времён: «...военное искусство... естественное средство для приобретения собственности... и на тех людей, которые, будучи по природе предназначены к подчинению, не желают подчиняться, такая война по природе своей справедлива». Рабы «по природе» обра­зуют вечное основание рабства. Раб - логически относительно простой объект собственности и Аристотель прекрасно видел его. Но, тем не менее, в упор не видел главного - самой тайны ограниченности строя, по­строенного на рабстве. О рабах говорится как  о собственности на них рабовладельцев. Но как доминирующие отношения и как сис­тема производства эта собственность невиди­ма и от осознания тех времён, а так и нынешних, а особенно у «экономистов», - заблокирована.

И тут не надо обольщаться, коль скоро и Аристотель даже предположить не мог, что логически относительно простая именно собственность на «рабов по природе» преходяща, то есть «не навсегда» и «не вечна».

Хотя главное «в античности» и состояло в сложении, а в итоге и критиче­ской предельности, яркой именно рабовладельческой структу­ры, рабовладельческих производственных отношений. Именно процессы воспроизводства работников, их военного и пр. захвата в виде рабов, затем ис­пользования образовали самый выигрышный «тех­нологический стиль», особо ярко в европейском, присреднеземноморском ареале развития. Но для «экономизма» такого и быть не может.

Рабовладение это еще глубоко доэкономические производственные отношения, в которых доминирующий объект - работник, что и даёт ключ к началу теоретического синтеза самих от­ношений.

Теперь перейдём к анализу симметрии взаимодействия «по поводу работников», что близко связано с так или иначе именуемым «демографическим».

Классическая демография  изучает в основном так называемое «естественное движе­ние» населения, его воспроизводство. Основной понятийный арсе­нал: рождаемость, смертность, плодови­тость, продолжительность жизни, возрастные груп­пы, брачное, половое поведение,   чис­ленность, поколенческие структуры и т. д., а, базовое, это демографические отношения людей в непрерывном возобновлении поколений, ибо эти отношения вызываются необхо­димостью продолжения человеческого рода и в главном ни от чего другого не зависят.

В широком аспекте демография изучает ко­личественные и качественные детерминанты рождаемости, смертности, миграции, влияние широкого круга социальных, биологических, политических, медицинских характеристик, законодательства на демографические процессы, а также совокупность социально-экономических проблем, связанных с демографическими процессами: население и ресурсы, депопуляция, планирование семьи, приживаемость мигрантов, евгеника, урбанизация, трудовые ресурсы, перерас­пределение доходов и пр.

Поэтому следует согласиться с тем, что демо­графическое охватывает профессиональные, квалификацион­ные, образовательные и т.д. структуры, а равно образователь­ные, профессиональные статусы и т.д., т.е., мягко говоря, нечто не совсем репродуктивное и уж совсем не экономическое.

Короче говоря, махина таких явлений, как профориентация, профобразование, вуз, университет, под­готовка и переподготовка кадров, занятость, мобильность, вообще образование, ибо в современном мире полно «негра­мотных, полуграмотных, функционально малограмотных лю­дей», и профессионально «кадровые вопросы», т.е. вся совокуп­ность отношений в связи с работниками и соответствующими структурами - это и есть материальная сущность и подлинный объект социологической демографии, изучающей демографические производственные отношения, т.е. науки, коей пока толком еще не существует.

Эта наука, разумеется,  просто обязана во всем этом море напасть на след отношений, материальных форм, по производству, воспроизводству, движению работни­ков. Т.е. отношений людей по поводу «следующего» после общей жизни (телесно-духовного здоровья) рода ценности, а именно специальности и общественного богатства, трудовых ресурсов. Немаловажное тоже богатство, надо полагать.

Однако  охватить все эти весьма разнородные, но и одновременно базово гомогенные явления, т.е. синтезировать действительную тео­рию, можно только одним Марксовым способом. А именно - снача­ла созданием критической, революционной теории как раз той исторической формы общества, в которой именно демографические отношения господствовали в своей высшей, асимметричной, преходящей форме, т.е. критиче­скую теорию рабовладения.

Итак, исходя из установленного объекта, а именно как работника в виде ра­ба, сначала необходимо раскрыть инвариантную абстрактную симметрию отношений в связи с ним, т.е. демографическое ба­зовое взаимодействие. Без всяких рабов.

 

6.3. Демографическое взаимодействие (симметрия).

 

Объектом отношений или взаимодействий здесь являются люди, т.е. вовсе не рабочая сила как свойство, качество, способность или товарная форма работника, а именно сами люди. Рабочую силу может иметь или продать только ее же владелец, и более никто на белом свете, а человека - работника в виде раба может покупать и продавать как вещь совсем другой человек, а это небо и земля. Поэтому, забегая далеко вперед, заметим, что при внешне неуловимом различии «работника» и «рабочей силы» их действительно кардинальное различие в свое время ярко об­нажилось в полной несовместимости, в бескомпромиссной борь­бе систем «рабства» («работник») и уже «наемного рабства» (капи­тализм - «рабочая сила») в гражданской войне Севера и Юга в США.

Так что о «рабочей силе», да и вообще обо всех без исключений понятиях экономических отношений, предстоит пока напрочь забыть. Итак, соответствую­щее работнику базовое взаимодействие будем называть демо­графическим, а базовые производственные отношения - граж­данскими или тоже демографическими.

 

Основные понятия.

Понимание этого начнём с обожаемой экономистами мысли Энгельса о том, что люди должны есть, пить, одеваться и т.д., а отношения по поводу этой еды, питья, одежды и именуются экономическими. Но вот незадача - для того чтобы есть, пить, одеваться и т.д., среди лю­дей уже должны быть те, кто умеет делать еду, питье, одежду и т.д., в противном случае каждый раз пришлось бы начинать с обезьяны, вставшей на рисковый путь превращения в человека. Вот про­изводственные отношения в связи с этими умеющими людьми мы и называем не экономическими, а демографическими. Если хорошо известный вещественно-продуктовый (экономический) срез производства характеризует объективную логику процесса производства, обмена, распределения, потребления вещей, то демографический срез характеризует куда более глубокую логику процесса «производства, распределения, обмена, потребления» самих людей как работников. Понятно, почему «производство, распределение, обмен, потребление» взято в кавычки - поня­тийно здесь нужно провести полное размежевание от экономи­ческих понятий «вещественного производства», имея дело только с «демографическим производством».

В приведенной аналогии «демографическое производство» - это все то же самое «производство и воспроизводство непосредствен­ной жизни», но объективно существующее в своем срезе, резко отличительным от вещественно-продуктового среза. В действительно­сти демографический срез глубже, ибо по отношению к нему эко­номические отношения сами оказываются «производными», как, впрочем, и демографические тоже «вторичны» по отношению к ранее рассмотренным культурно-родовым, органическим. Но пока все же правильнее говорить о них в чистом виде как об объектив­но и понятийно-описательно ортогональных.

Таким образом «рабовладение» в целом может быть представлено следующим  воспроизводственным процессом, который, следуя известному марксовому аналогу «формулы капитализма», «запишем» в следующем виде:

- «диплом как требование к специалисту» - «люди как будущие работники» … «демографическое воспроизводство людей как работников» … «люди как готовые работники - специалисты»* - «диплом как характеристика работника и описание готового специалиста»* - и т. д.

Если же использовать формульные обозначения, то эта запись примет вид:

 

          (1.3)    – Дп – Рбт …П… Рбт* − Дп* − Рбт …П… Рбт** – Дп**,      М:ТРД;

 

где   Рбт - воспроизводимый базовый объект «работник»;   Дп -  «эквивалент» в «промежутках» между циклами производства «дипломы, свидетельства»; П – знак «производства», звездочкой «*» отмечен воспроизведённый объект;  М:ТРД - механизмы взаимодействия  агентов производства «трудообмен».

Кроме обозначенных, к основным характеристикам ЧЭФ «рабовладение» следует отнести: воспроизводимый базовый объект, - «работник» (Рбт);   механизм взаимодействия  агентов производства, - «трудообмен» (М:ТРД); «эквивалент» в «промежутках» между циклами производства,  - «дипломы, свидетельства» (Дп), (сфера - «трудонимика»); богатство, - «трудовые ресурсы»; собственность (как доминирующая собственность - асимметрия), - «собственность на работников (рабов)»;  градация, базирующаяся на данной форме, - «Рабовладельческое общество» («Рабство»).

Образно говоря, получается так: привычное нам «вещественное производство» лишь «потребляет» работников, производит вещи для куда более важного «демографического производства», в кото­ром и «изготовляются» куда более внушительные богатства, сами работники. Никаких механических границ между «демографическим», «вещественным», а равно «ор­ганическим» производством нет и быть не может, ибо это даже не «слои», а качественно разные, ортогональные базовые, объективно-ло­гические срезы всегда одного неоднородного, но и целостного,  «производства и воспроизводства непосредственной жизни».

Фазы, или виды, движений демографического взаимодейст­вия (логически однопорядковые  «производству, распределению, обмену и потреблению») сейчас понимаются весьма и весьма по-разному.

 

6.4. Механизм взаимодействия.

Напомним, что в черновой Марксовой формуле «вещественно­го производства» - «производство, распределение, обмен, потреб­ление», - все определяет, как известно, «производство», но тем не менее логический объективный примат, то есть первенство, в отношениях за «обме­ном», каковой и является формой общественной связи, механиз­мом этого гомогенного «производства». Сам же обмен,  чего Маркс в указанной формуле не отметил, вырастает из свойственного именно этому «производству» гомогенного вещественно-продуктового разделения труда, этой категории всех категорий.  То есть, по сути, формы труда (деятельности), однородных срезов, разнородных сочетаний и пр. композиций и есть «главный» предмет оснований социологии.

Демографическому базовому взаимодействию свойственно уже не органическое и еще не территориальное, экономическое и т.д., но тоже однородное профессиональное разделение труда.

Вот демографы приводят уже довольно типический пример демографического воспроизводственно­го поведения, в частности, крестьянской семьи развивающейся страны: при данной средней продолжительности жизни в 30 лет, чтобы хоть один сын дожил до возраста, когда отцу будет 65 лет, необходимо рождение 12 детей обоего пола. Пример уже иллюст­рирует, что всякое «естественное движение» населения суть не более чем цифирная форма. Поскольку вычислений родители не делают, то видно, что пример стопроцентно не экономичен, а именно демографичен: «хотя бы один сын» - это не просто сын (мужчина) и не «товаропроизводитель», а именно сельский специалист, профессиональный сельский ра­ботник (разумеется, в данной системе отношений). Будет работ­ник - будет и все прочее, а кое-что, может, и обменять удастся. Поэтому когда говорят, что «чем беднее общество, тем выше роль детей в ежедневной жизни людей: их надежда, их страховка в старости, часто единственный источник удовлетворения чувств», то, помимо прочего, главное здесь уже в материаль­ном «запросе» данного общества и самих людей на определенных работников.

 

Профессионально разделенный труд состоит в непреходящем единстве и различии самой специфической трудовой деятельно­сти людей в качестве работников. В каких бы простых, прими­тивных, неявных, стихийных и т.д. формах это ни происходило, базовый механизм, связующий агентов этого профессионального разделения труда будем обозначать весьма непривычной мета­форой трудообмена, отличая его от пока известных телесно-духовного общения и обмена, других базовых механизмов. По­скольку труд профессионально разделен, то трудообмен и суть механизм (тип, форма) его соединения, связи.

Виды, или фазы, движения здесь, видимо, таковы: профобра­зование в его широком смысле «приобщения к труду»; сама занятость (расстановка, «статика», в том числе незанятость); перемены труда (мобильность, «динамика», в том числе вхождения и выбытия); трудообмен (механизм всех свя­зей). Объективный примат за занятостью, ибо работник - это не сидящий на завалинке человек, а действующий, работающий; но в «демографическом производстве» сама эта занятость обеспечи­вается образованием и балансируется общим механизмом связей трудообмена. Ведь даже, например, образование суть трудооб­мен обучающих и обучаемых, взаимодействие, взаимосвязь.

Так, образование в широком смысле (в том числе формирова­ние работника) это ведь уже есть  взаимодей­ствие. Но логически эти связи явно сложнее обмена. Во-первых, в смысле самоумножаемости знаний, а во-вторых, в том смысле, что в образовании (в форме обучения, а это тоже взаимодействие) могут участвовать множественные агенты, в простейшем виде ученический класс, студенческая группа, стажеры. Хотя и книга суть обучающая форма множественных агентов. Открывают истины и обретают опыт индивиды, а передавать это можно сразу многим.

Трудообмен в образовании может осуществляться только на основе уже данного («общечелове­ческая природа»), более глубокого общения (форма содеятельности вообще, механизм социально-биологического взаимодействия). Прежде чем учиться, необходимо (и генетически, и логически) уже по крайней мере уметь говорить и слушать, а в целом предпола­гать воспитание, уже пройти социализацию. Или, скажем для простоты, для занятий физическим тру­дом надо уже иметь соответствующее физическое же здоровье. Иначе сказать, тру­дообмен, имея собственное (демографическое) содержание, тем не менее сам есть уже форма (постформа) телесно-духовного обще­ния; соответственно и профессиональное разделение труда, все демографические взаимодействия уже есть форма (надформа) ор­ганического разделения труда, социально-биологического взаимо­действия, как уже данной «инфраструктуры». Но объективно логи­чески они кардинально различны, ортогональны.

Так, например, воспитание (в частности, осуществляемое семьей, двором, учительством и т.д.), каковое, кстати, продолжа­ется всю жизнь индивида, дает именно общее (общая жизнь, культурность вообще, язык и пр.), а вот профобразование дает, на­оборот, интернационально, но разное (профессию, специальность).

Таким образом, в некоторой степени, имеет место «примат воспитания над образованием». Оба эти явления всегда идут рядом, а в ранних периодах развития они вообще были нерасторжимо спле­тены, но их природа совершенно различна - общее и специальное, осоциаленный организм и специалист, работник.

Итак, в результате, трудообмениваются самой занятостью мас­сивные «профессиональные классы» или «когорты».

 

6.5. Богатство.

Соответственно элементарной формой богатства, вокруг ко­торого все и раскручивается в демографическом взаимодейст­вии, является работник, имеющий ту или иную профессию, спе­циальность, собственно и составляющие объективную ценность для человека, а тем самым и определенный жизненный смысл. «Хорошая» специальность здесь и суть проявление ценности для человека, как основы жизнеобеспечивающей занятости.

Сообразно этому уже совокупное богатство общества в демо­графическом срезе - это не «средства производства», а суть не что иное, как «скопление работников», специалисты, трудовые ресурсы. Количествен­но трудовые ресурсы характеризуются профессиональным, или образовательным, по­тенциалом, в том числе и особым «капиталообразующим» препода­вательским потенциалом в его самом широком смысле профес­сионального опыта и знаний людей, передаваемых другим приоб­щением к труду, где бы и в каких бы формах это ни происходило.

У Маркса же, и в ортодоксальной системе взглядов, мы привыкли видеть только одно богатство - «скопление товаров», хотя он, конеч­но, замечал и другое: «степень искусности наличного населения явля­ется в каждый данный момент предпосылкой совокупного про­изводства, - следовательно, главным накопленным богатством, важнейшим сохраненным результатом предшествующего труда, существующем, однако, в самом живом труде». Отзвук эконо­мизма еще остается переносом «главного богатства» в создающий вещи «живой труд», но в обороте «предпосылка» уже проглядыва­ется инфраструктурность (уже снятые явления) «искусности на­селения». Наконец, в самом «Капитале» prius (примат, первенство) вещей окончательно исчезает и «искусство рабочего» оказывается уже «условием про­изводства» в рассматриваемой Марксом определенной, капита­листический форме переменного капитала. Тем самым природа этого «условия производства», «богатства» (т.е. трудовых ресур­сов), так сказать, честно оставляется без всякого внимания как уже данное (в действительности - снятое), а исследуется только капиталистическая форма этой демографической данности.

Дейст­вительной подосновой трудовых ресурсов является не население, а телесно-духовное здоровье общества, но и это совсем не «счет­ная», не «населенческая», а просто человеческая субстанция об­щей жизни. Поэтому даже малюсенькое общество в этом гомо­генном культурно-родовом отношении может быть много богаче огромной страны. Здесь «количество» вытекает из сути, выра­жаемой метафорой «здоровье» (телесно-духовное), и более ниот­куда. Трудовые ресурсы - это другое богатство, уже действитель­но связанное с населением, но и не просто статистически.

В непрерывности процессов жизни общества невозможно «нетрудовое» население, из которого затем куются трудовые ре­сурсы. Потому население - это лишь один формализуемый мо­мент функционирующих трудовых ресурсов, включающих также будущих и прошлых работников, которые тоже никак не могут быть списаны и из демографического богатства общества, и из общей жизни. Все работники выступают в виде гигантского мно­гообразия профессий, специальностей, квалификаций. Подобно тому как многообразие потребительных стоимостей (полезных вещей) выступает в обмене в общей и об­щественной форме товара (отношение), все многообразие работ­ников («полезных людей») выступает в трудообмене в общей и общественной форме граждан (отношение), включая всех от мала до велика как будущих и прошлых работников. Но граждане как отношение от мала до велика уже не есть организмы, а как тоже отношение от мала до велика.

Поэтому тождественны или близки по значению, но  с несколько разными сравнительными метафорическими наг­рузками: «образовательное», «профессиональное», «демогра­фическое», «гражданское».

Собственно профессиональному разделению труда, «демогра­фическому производству» в его чистом однородном виде и соот­ветствует уже не «органическое» бытие или производство, а как раз знаменитое гражданское общество (в простом значении «де­мос»), существующее, напомним, хотя бы в примитивных формах уже в любых постпервобытных (постстадных) обществах. Соот­ветственно все «виды движения» этого «гражданского общества», т.е. образование, занятость (в том числе незанятость), трудообмен, перемены выбытия и вхождения, в их любых, необязательно ин­ституционализированных, структурах, - это и есть форма прояв­ления общественно необходимого среза «демографического про­изводства», апостериорно устанавливающего некоторую социаль­ность граждан, как их же «количественную сторону» (престижность, важность, ценность и пр., и наоборот) на всем прост­ранстве профессий, специальностей, квалификаций, обучающих, обучаемых, даже малых и старых, но именно в демографическом содержании как еще несмышленышей и уже знатоков.

Следующим элементом описания «демографического производства» является обслуживающее его материально-знаковое от­ношение, то есть базово особые «символические средства»  необходимые для тематизации в коммуникации, то есть трудонимика.

 

6.6. Трудонимика,  «профрасчёт» и ультраструктуры.

В отличие от денег «вещественного производства», имеющих, как знаки, овеществляемую же форму (скот, пленные, ракушки, золото, бумажные деньги, магнитные карточки и пр.), материальные знаки «демографического производства» такой формы не имеют. В отличие  от знаков антропонимики, де­мографические знаки имеют более высокую определенность.

Материально-знаковые отношения демографического взаимодей­ствия состоят в общественно признанных символах профессиональных (демографических) означениях самих граждан, т.е. в некоторых, обобщенно и метафорически говоря, дипломах, включая и специфи­ческие до- и послерабочие, во всем их уровневом,  квалификацион­ном и профессиональном «измерении». Грубо говоря, как на товаре висит знак цены, так и на работнике «висит» его диплом. Разумеется, под дипломами имеются в виду не только нынешние аттестаты и прочие корочки специальностей, квалифика­ций, разрядов, степеней и пр., но и тельняшки моряков, шляпы тру­бочистов, мундиры военных, мантии профессоров, фраки диплома­тов и т.д., обслуживающие трудообмен сферой, будем говорить, трудонимики. Столь же ясным видится и смысл «профрасчета», абстрактно-однородного демографического, профессионального сре­за хозяйственного, то есть сознательного, рационального и юридического, уче­та в сфере трудонимики производства от домохозяйства до страны.

Профрасчет пронизывает всякую хо­зяйственную деятельность в непрерывном аспекте рационального учета и регулирования профессионального, в том числе образова­тельного, кадрового, среза «производства и воспроизводства дейст­вительной жизни», подготовки, переподготовки, аттестаций, «набо­ров» работников. В разных общественных системах это происходит, естественно, различно. К примеру, при капитализме в значительной степени такое регулирование обеспечивают биржи труда, а в плановой системе по школам, училищам, техникумам, вузам «рыщут» отделы кадров. А уж сильные отрасли и вовсе «свои» техникумы, вузы создавали. Все это и есть проявления неумолимого «профрасчета», не говоря о самих системах образования в его содержании подготовки работников.

Демографическое взаимодействие предстает в образовании за­метно «вертикальное», а в основном содержании трудообмена – «горизонтальное». «Вертика­ли»  это высота, этажность, страты; управляющие и управляемые; монархи, бюрократы, хозяева, начальники, шефы, боссы; ранги, должности и пр. Вообще говоря, определенная «вертикальность», направлен­ность, повелительность, несимметричность есть уже и в социально-биологическом взаимодействии, скажем, в виде просто человеческого престижа, главы семьи, старшинства как культурно-родовом авторитете. Есть здесь и своя принудительность, от шлепков по заднему месту и страшных угроз до вполне взрослых табличек «Не сорить» и пр. телесно-духовных норм органического бытия. Есть несимметричные (но, опять же, и необязательно асимметричные) направленные связи и в демографическом взаимодействии, свои императивные «вертикали», субординации (квалификация, извеч­ное учительство, наставничество и пр.), свое сопротивление, нару­шения, принуждения. В конце концов любой труд содержит при­нудительный момент. Вот все эти формы и образуют демографиче­скую ультраструктуру, как собственную же «административную» институцию демографических взаимодействий. Это, очень кратко и образно говоря, все системы образования (подготовки, переподго­товки и пр.), а также своего рода повсеместные «отделы кадров». Но все это не связано с начальствованием в буквальном смысле, о нём поговорим значительно позднее, в «линейной форме» социализма.

 Явление «начальства» (или по волнующей моде - «номенклату­ры») в собственном смысле весьма многоликое и в силу гетерогенности производства,  его неотвратимых ультраструктур есть во все времена. Но, как мы увидим ниже, в производствен­ном содержании оно присуще совсем другим взаи­модействиям.

Образование и принудительность (вопросы, оценки, вы­зовы к доске, проверки, поощрения и наказания, контрольные, зачеты, экзамены) совершенно естественно неотделимы. От детст­ва до переподготовки кадров. Когда говорят, например, об обязательном образовании, то это и означает некоторую принудительность, «обязательность». Возрастная психология позволяет педагогике сочетать для млад­шей ребятни обучение с игрой. Для взрослых это уже становится потрудней, да и способности к обучению становятся поскромней. Разумеется, и для них применим «игровой метод» обучения в смысле профессионального познания путем имитации реальных ситуаций (военные учения, деловые игры, «мозговые штурмы», обучающие программы, тренажеры и пр.), но все это фактически уже приемы самой профессиональной деятельности. Тем не менее все это, собственно, и есть проявление преподавательского (учи­тельского в самом широком смысле, а равно ученического) труда, всегда негэнтропийно, то есть в последовательном усложнении, преодолевающего некоторое сопротивление «материала».

Вот это образовательное сопротивление, длительность обуче­ний и переобучений, квалификационные и специализированные предельности, но и в сочетании с нелинейностью образования (один учитель- много учеников; подчас колоссальная разница относительной легкости приобретения или распространения уже известных знаний и опыта с гигантскими трудностями новооб­разований) и образуют собственные истоки темпоритмики демо­графического взаимодействия. В нем основное, напомню, опре­деляется «классами» занятости, диспозитивным («горизонтальным») характером процессов трудообмена, «профессиональным рынком», «борьбой и согласием», «игрой» или взаимодействием масс специальностей (когорт).

Мысль о «противодействии» обучению и в целом в части движения знаний в «людях» и взаимодействий этих «знающих людей», лиц, групп, когорт весьма сильна тем об­разом, что всякое базовое взаимодействие действительно всегда есть «борьба и согласие», «действия и сопротивления им» и т д.

Обозначив упругость («борьба и согласие») хаоса демогра­фического взаимодействия, профессионально-образовательной суеты его структур, за­кончим схематические наметки описания демографиче­ского взаимодействия характеристикой абстрактного граждан­ского (демографического, профессионального) равновесия.

 

6.7. Демографическое равновесие.

Объективно-логическая симметрия демографического взаимо­действия состоит в гражданском, демографическом равновесии, в эквивалентности процессов трудообмена, в соответствии сово­купности дипломов занятости профессионально разделенного тру­да, в гомогенном хаосе динамической гармонии социальности граждан. «Необходимость распределения общественного труда в определенных пропорциях, - писал Маркс, - никоим образом не может быть уничтожена определенной формой общественного производства, - измениться может лишь форма ее проявления».  Гражданское равновесие, как и органическое, и товарное, тоже весьма многомерно, т.е. заключает в себе много разных динамических пропорций, общественно необходимых соотношений, балансов, проявляемых во временных и предметных структурах массивов профессионально и образовательно разделенного труда.

Так, у демографов известна формула соотношения динамики, связывающей прирост численности на­селения трудоспособного возраста, численности населения, вхо­дящего в трудоспособный возраст, численности населения, вы­ходящего за пределы трудоспособного возраста, число умерших в трудоспособном возрасте, приток или отток населения в тру­доспособном возрасте. Подобные соотношения существуют и для моря са­мих профессий, квалификаций, специальностей, обучений, в за­нятости, незанятости, в «горизонтальных» переменах труда, про­фессиональных пропорций и т.д. Как и «закон стоимости», обозначающий равновесность хаоса абстрактной то­варной симметрии, здесь действует тоже, подобно, «закон социальности» граждан. Он также абстрактен, метафорически выражает идеальный, или нормальный, трудообмен как своего рода динамическую гармонию «демографического производст­ва» с его внутренней распределенной обратной связью и своим типом демографического дискурса.

Как и товарной симметрии, гражданского равновесия нигде и никогда непосредственно нет, ибо это «объективная нереальность», но оно выражает вполне определенное материальное, гомогенное демографическое давление (упругость этого типа хаоса) в вос­производстве жизни в ее неисчислимых противоречиях, откло­нениях от нормального хода и восстановлениях равновесия.

 Это динамическое равновесие, собственно, и состоит в постоянных нарушениях, в спонтанно возникающих перекосах профессио­нальных структур («классов»), в сбоях процессов образования, занятости, профессиональных перемен труда, в возникающих избыточностях или дефицитах профессий и специальностей, в «инфляции» дипломов и т.д., что ведет к незави­симым от людей, за их «спиной», изменениям социальности гра­ждан, к компенсирующим переструктуризациям.

В исторических формах это и проявляется во всей совокуп­ности  явлений деформаций демографического равновесия, в формах особенностей профес­сионального «спроса», перенаселения или депопуляции, незаня­тости в самых ее разных видах, в функциональной неграмотности, пауперизме, бичизме и т.д., т.е. в некоторых системати­ческих и «неисправимых» для данной системы, но и до некоторых пор нормальных, нарушениях и дисбалансах профессионально разделенного труда.

В понимании этого равновесия полезна очень сильная и «сравнительная» мысль: если экономисты имеют дело с относительно краткосрочными изменениями движений капитала, денег и пр., то горизонт демографии - по крайней мере, время жизни одного поколения. Однако «ко­роткие» по сути своей экономические акции в «общем равнове­сии» могут наносить тяжелейшие удары по более инерционным демографическим структурам. Так сказать, нехватки «бумажек» (денег) могут приводить к обвалам в занятости и к профессио­нальным перекосам, но накопившиеся профес­сиональные дисбалансы никакими «быстрыми» экономическими акциями не исправляются.

Хронистически темпоритмовые характеристики граждан­ского равновесия связаны не с «естественными» поко­лениями, а с профессионально-образовательными «поколениями» и вообще переменами, которые могут быть и длинней, и короче «естественных» вплоть до сезонных «горизонтальных» пе­ремен труда в их профессиональном срезе.

Как и всякое другое, гражданское равновесие эзотерично, никогда не дано непосредственно. Массоподобный же трудообмен к тому ж глубоко запрятан за тем же обменом. Поэтому, ска­жем, «дефицит» горшков может быть на самом деле проявлением «дефицита» горшечников, а то и вовсе «горшечных учителей».

В общем характеристика абстрактного гражданского равнове­сия, подобно товару, в научном отношении дает не более чем (а это-то и основное!) язык, хотя бы минимальный словарь, тем са­мым «скелет» описания упругости строго оп­ределенного объективно-логического типа взаимодействий людей.

Теперь перейдем к его же рассмотрению, но уже как определенных материальных форм, т.е. демографических произ­водственных отношений, в условиях асимметрии рабовладельче­ской собственности, когда при формальном сохранении базовой симметрии «равноправность» парадоксально превращается в собственную противоположность, «базовый Эдем» оказывается внушительно «падшим миром». Когда базовое взаимодействие находится в эндогенной форме в виде господствующего отноше­ния (в силу как раз асимметрии собственности на соответствую­щий этим же отношениям объект), то они и выступают в своей предельной высвеченности, искаженной утрированности, ибо над базово гетерогенным производством в общем равновесии торжествует, «освещает» (деформирует) все остальное, один гомо­генный тип его движения. Таким образом, со­вершенно нейтральная демографическая «игра», как доминирую­щая и предоставленная самой себе, превращается (логически) в беспардонное и заходящее в предел рабство.

 

6.8. Рабовладение как асимметрия демографических производственных отношений. Сущность рабовладения.

В реальных рабовладельческих системах, даже относительно близких к классическим инородным, античным, многоукладность, вплетенность лишь потенциальных терри­ториальных, товарных (экономических), функциональных (техноло­гических)... производственных отношений, создают такую картину многообразий, которая лишний раз убеж­дает в необходимости понять сначала только «чистое», господ­ствующее и главное звено градации отношений. Это и есть эндо­генная форма и скромный по объективно-логическому содержа­нию, но гигантский по историческому масштабу кризис и револю­ционный прорыв восхождения в обобществлении производства.

Приведу известное высказывание Маркса, - пишет А. С. Шушарин, -  в котором выделю три слова: «Если вместе с землей завоевывают самого... человека как органическую принадлежность земли, то его завоевывают как одно из условий производства, и таким путем возникают рабство и крепостная зависимость, которые вскоре извращают и видоизменяют (т.е. деформируют. - А.Ш.) первоначальные формы всех общин, сами становясь базисом последних». Рабство и крепостничество, как мы увидим, - очень разные вещи, но очень ясно сказано про объект и рабство как базис.

Далее: «Купля и продажа рабов по своей форме тоже является куплей и продажей товаров. Но без существования рабства деньги не могут совершать эту функцию. Если рабство существует, то и деньги могут быть затрачены на закуп­ку рабов. Напротив, наличия денег в руках покупателя еще от­нюдь не достаточно для того, чтобы сделать рабство возмож­ным». А когда рабство возможно, существует - резко продолжим мысль Маркса, - то и деньги особо ни к чему. Даже наоборот, бу­дут рабы - будут и деньги. Так что вся суть в самом существо­вании рабства, пока в полнейшем отвлечении от его же проявле­ний в товарных, земельных и пр. отношениях.

«Быть рабом или быть гражданином - это общественные определения, отношение человека А к человеку В. Человек А как таковой - не раб. Он - раб в обществе и посредством общества». Это производственное отношение - такая же историческая асимметрия рабовладельче­ской собственности, как эгостадность первобытности, как част­ная собственность на средства производства при капитализме и пр. Да, что рабство знало абсолютно бесче­ловечные формы, без всякого снисхождения к больным, стари­кам, женской слабости. Но все это - одиозные формы, ни на миллиметр не затрагивающие суть всей системы, покоящейся именно на рабском труде, на некотором среднем, в конечном счете общественно необходимом, отношении к самим рабам. Это производственное отношение рабовладения было «в той же мере необходимо, в какой и общепризнанно», причем особо подчерк­нем - всеми участвующими сторонами.

Противники рабства, появились, конечно, вместе с самим раб­ством. Таковой протест присущ любой исторической форме производ­ства изначально, но до реальных приближений к кризису в лучшем случае лишь теплится на идеологической, «диссидент­ской» или маргинальной периферии. Первоначально же и долгое время отношения рабства принимаются и рабами как «само со­бой разумеющиеся естественные законы» (это слова Маркса о рабочем классе, сначала естественно принимающем капитали­стические порядки как должное).

 «Выбор» рабства, смерти или победы в завоевании рабов - вот главный момент логики суровой действительности для человека гражданского общества всего рабовладельческого комплекса.

Война не создает ни зернышка, т.е. в производи­тельном содержании производит хаос, разрушительна, но вот в про­изводственных отношениях всего рабовладельческого комплекса она и является одним из основных способов обеспечения занято­сти, приобретения главного богатства - работников. Порабощение в интенсив­ном рабовладении, конечно, сложней, без войны, но суть рабо­владельческих отношений та же уже в смысле ее априорной материальной данности, общественной признанности. Ну а во­инственность тогдашних гражданских обществ и окру­жающих племен общеизвестна, - они знали одну работу, воевать и пре­одолевать всякое сопротивление.

Всепронизывающая асимметрия рабовладельческой собствен­ности на работников в форме рабов и была основным производственным отношением по поводу работников (трудовые ресурсы), деформирующим все другие производственные отноше­ния, надстраивающая над собой обслуживающую идеологию, го­сударство, определенную политику, причем опять же во всем ра­бовладельческом комплексе. Рабовладение - это, образно говоря, и есть «капитал» всей этой системы, господства демографических производственных отношений, в своей же собственной, высшей рабовладельческой форме. Ну а сама производственная форма эта ничуть не колыхалась никакими переменами в антураже полити­ческих оболочек в диапазоне монархий, тираний, диктатур, ари­стократий, олигархий, демократий и пр. деспотий, даже имперс­ких структур.

 Так что если, образно говоря, дать разгуляться совершенно невинным культурно-родовым производственным от­ношениям, то это и есть животная эгостадность; невинным демо­графическим отношениям - то это и есть рабство; невинным тер­риториальным отношениям - феодализм; и т.д.

В этой же связи скажем о производственном принуждении, а так же о, так называемых, - коварной «лич­ной зависимости», «господстве и подчинении», насилии и пр. Нет еще здесь, вопреки «некоторым» версиям, и эксплуата­ции в ее строгом значении капиталистической формы производ­ственного принуждения, а если и есть нечто подобное, то весьма незначительно и деформи­ровано. В условиях рабства уже нет сверхпринуждения живот­ной эгостадности, общинно-родового принуждения или «кровно­родственного» кошмара (скажем, хоронить вместе с шефом ра­бов, слуг и пр.). А есть, обозначим даже специальным термином, диктат, но именно как материальная асимметрия регулирова­ния труда, распоряжения им, в том числе и присвоения резуль­татов чужого труда в самой, пожалуй, бесцеремонной форме узурпации самого человека, работника. Но это действительно еще далеко не экономическое, и еще не феодальное, но тем не менее столь же производственное принуждение, независимое от воли и сознания участников производства, обуславливающее их поведение, трудовое, хозяйственное и пр.

Осуществленная рабовладением социализация (демографизация) производства и людей, после кровнородствен­ной, родовой общинности, т.е. по сути общественное самопри­учение людей к уже общественному производству в его первой, самой неизбежно грубой (тем более резкой, «вульгарной», антич­ной) форме, была длительным процессом, который при тех про­изводительных силах и не мог быть сокращен. В частности, даже имевший регулярное место протест рабов не нес в себе пози­тивного, был утопичен, вплоть до «рабских царей». Ибо, даже победоносное восстание рабов как тогдашняя альтернатива рабству вела лишь к беспредельной охлократия во всей ее красе. Однако, разумеется, че­рез какое-то время порядок восстанавливался, но это было все то же самое... рабовладение, диктат, как еще единственная возможная форма производственного принуждения тех времен.

В условиях самовозрастающего рабовладения нормальные, ес­тественные демографические производственные отношения при кризисе эндогенной формы достигают своей же парадоксальной противоположности, в сами себя и все извращающий предел. Формально симметрия трудообмена сохраняется, но в условиях асимметрии собственности вырождается в формулу «кто победил, тот и обеспечил занятость». В наиболее ярком, классичном, ан­тичном рабовладении граждане - это прежде всего военнообя­занные, часто обладающие «наделом». В случае их разорения они тоже не становятся рабами, посредством государства они обеспе­чиваются «хлебом и зрелищами». Но уж за то и римлянин, взятый в плен, уже перестает быть частью рим­ского общества, перестает быть гражданином. Но это же лиш­ний раз подтверждает уже не родовую, и еще не территориаль­ную (относительно автономных «стран» здесь еще не существует), но и не этническую, а именно демографическую эндогенную природу рабовладения. Здесь лишь важно отличать имперские и колониальные структуры от собственно эндогенного рабовладения.

Раб лишен социальности, он готовый работник, специалист, создан­ный органическим и демографическим трудом других обществ, присваиваемый в готовом виде пленением в войнах в виде живого орудия, а отчасти и посредством работорговли, которая, однако, сама по себе никаких рабов не образовывает, а только оформляет трудообмен и занятость, т.е. расстановку и перемены труда. Поэтому ценность имеют не старые и малые (и потому же семьи у раба обычно нет), а именно уже готовые работники, что опять подтвер­ждает именно демографический характер всех процессов по пово­ду уже не просто людей, а специалистов, агентов (и объектов) гос­подствующего профессионального разделения труда.

Потому же в пантеоне языческих богов рабовладения есть, ко­нечно, уже и многие «общечеловеческие» боги и богини (Семья, Любовь, Искусства, Счастье, Удача, Случай, Солнце, Ветер, Гроза и пр.), ибо общая жизнь уже обобществлена. Но множество их по­кровительствует именно определенным профессиям - земледелию, ремеслу, коневодству, садоводству, хлебопечению, рыболовству, виноделию и т.д., вплоть до Стрекула, божества навозной кучи, ве­дающего, так сказать, агрономией по части удобрения полей. О во­енном деле и говорить не приходится. Так что упомянутые языче­ские боги имеют, можно сказать, «профсоюзный» характер.

Поразительно интересно, что, например, в кол­лективном (или групповом) рабстве инкского общества оказывается неизбежной профессиональная специали­зация самих общин. Соответственно и неизбеж­ные перемены труда осуществляются здесь не в индивидуальной, а в коллективной (групповой) форме, вплоть до силовых переселе­ний. Впрочем, все эти, а равно восточные, кастовые и пр. формы сложнее античной. Не говоря об имперских.

Идеологически несомненно, что присущая тем временам двойственность раба, - и человек, личность, но и вещь, - обу­славливала иррациональную, а тем самым и религиозную, форму рабовладель­ческой языческой мифологии. При этом,  заметно частный компонент соб­ственности на рабов вместе с самим профессиональным много­образием образовывали и «плюрализм», выражавшийся в политеизме как многобожие.

В чистом виде рабовладение выгля­дит парадоксально. В «метрополии» самого «гражданского общества» вообще нет никакого труда, кроме воинского и демографического труда по подготовке воинов, все население рассматривается с точки зрения ведения войны: особо полезны пастухи,  они почти готовая кавалерия. Так сказать, «военкоматская демография». Все они и есть граждане и рабовла­дельцы, а рабы заняты всеми остальными видами профессио­нально разделенного труда. Конечно, это слишком абстрактная идеализация системы.

Тем не менее достаточно близка была к такой самой абст­рактной «модели» Спарта.  А по замечанию Л. Ларуша, и гитлеровские нацисты считали себя наследниками Спар­ты. Все это несомненно, однако и понять надобно.

Производственной основой Спарты, этой особо яркой формы, в том числе и политического режима, являлась коллективность (со стороны рабовладельцев) рабства в сочетании с постоянной борьбой спартиатов с илотами, прикрепленными к земле около­феодальным способом, но обираемыми, как это было принято, - рабовладельческим способом. Даже юноши учились военному делу, охотясь за рабами и убивая их. Но как ни зверски, но именно учились. Так что востор­гаться Спартой нет никаких оснований, но и особо грешить на нее не стоит. Поэтому, например, превознесение К. Поппером Афин как образца демокра­тии в действительности не выходит за пределы анализа не бо­лее чем политических форм.

В целом основное условие рабовладельческого комплекса - по­тери в войнах не превышают прироста в воспроизводстве ра­ботников (так что говорить здесь о «необходимом продукте», даже индивидуальной жизни, - нелепость). Это, собственно, и есть ко­ренной момент общего демографического равновесия как господ­ствующего в условиях рабовладения.. Если, например, в динамике экономического равновесия, в частности, «обновление еды» как урожая происходит ежегодно (сезонно), то в динамике демографического равновесия массовоподобное обновление работников «делающих еду» проис­ходит не так уж часто, а эта «ритмика» обуславливает и военную. Конечно, в реальных формах все много сложней - были свободные крестьяне, ремесленники и т.д. Тем не менее, в Атти­ке в 327 г. до н.э. число рабов превышало число всех граждан.

В чистой эндогенной градации, кроме высшего звена демо­графических производственных отношений в их рабовладельче­ской форме, были уже необратимо сняты культурно-родовые производственные отношения, в частности в виде уже «невин­ного» родства, семьи и пр. Но в то же время все эти культурно-родовые отношения выступали уже в виде снятой деформации, т.е. под искажающим влиянием рабовладельческих отношений, например в той же семье, что во всех подробностях расписывал Аристотель: «У варваров женщина и раб занимают одно и то же положение», хотя ненамного лучше положение женщин и у «цивилизованных»: мужчина «по своей природе выше»; в общем «власть господина в семье - монархия», отцы считались собственниками детей, вплоть до случаев инфантицида, который в Европе стал рассматриваться как преступление в основном в IV в., т.е. как раз с преодолением рабовладения. Дети, разумеется, не истреблялись, но рабовла­дельческая деформация семьи очевидна.

Наиболее сильно деформация снятых культурно-родовых от­ношений состояла как раз в том, что в условиях уже обществен­ной собственности на общую жизнь (эндогенно) раб и превратил­ся в вещь. Тем не менее он уже удовлетворяет элементарные те­лесно-духовные нужды, дышит, ест, спит, одевается, общается, удовлетворяет половые потребности, молится и т.д.; он не граж­данин, но и не бессловесное животное. Более того, из этой двойственности положения раба (и просто человек, и вещь) проистекала такая противоречи­вость формулировок того же Аристотеля как «по­лезно рабу и господину взаимно дружеское отношение, но их взаимоотношения покоятся на естественных началах». Именно в силу «ир­рациональной» двойственности раба (и человек, и вещь) в духов­ной жизни было сплетение религиозности (языческой) и первых форм науки. Однако, несмотря на то (по нынешним «меркам»), что отношение к рабам могло быть зверским, но общая жизнь уже была обобществлена, и на рабском труде уже держалась вся система. А потому, например, в Афинах уже в V в. до н.э. в случае невыносимого обращения хо­зяина раб мог воспользоваться и убежищем, скрыться у алтаря в храме. Но в целом, конечно, культурно-родовые отношения бы­ли сильнейше деформированы рабовладельческими.

Так часто высказывается ошибочное суждение о  прямой связи рабства с разделением умствен­ного и физического труда. Действительно, и не откушав, стихов не сложить. Однако, умственное и фи­зическое присуще человеку изначально («духовно-телесное»), чело­век и огород не вскопает без «умствований» о том, как это сделать. Это явление культурно-родовых отношений, процесса общей жизни, органического разделения труда (деятельности). К тому же в «умственное» замешивается и управленческое (руководство, ад­министрация), каковое, как домашнее, хозяйственное, профес­сиональное, территориальное, военное, научное, идеологическое, политическое и пр., всегда имеет свою природу. Но вот другое де­ло, что в условиях рабства деформация культурно-родовых отно­шений (органического разделения труда) наиболее сильно выра­зилась как величайший расцвет духовной жизни, но на грязной, кровавой, «бесчеловечной базе».

«Гражданское общество» как уже постпервобытное образование, бесспорно, уже было, были законы, суды и пр. Но и резня была ходовым явлением, да и широкие массы регулярно «крови жаждали» и особо восторгались гладиаторскими боями со смертельным исходом. А суды «сомнений» проводили расследования с применением чудовищных, изувер­ских пыток. Так сказать, вполне согласно «правлению закона».

Имела место и земельная собственность, и собственность на средства производства (вспомним мысль Ленина, что рабовладелец владел и рабами, и землей, и орудиями труда). Но все это были только потенциальные деформации территориальных и экономи­ческих отношений. В частности, территориальные отношения рас­сматриваются не столько в каком-то хозяйственном смысле, а преимущественно через военную приз­му, в чём-то напоминая современную уже глобальную «геополитику».

Доминирующая собственность на работников, как на относительно подвижный объект (хотя и не инертные смены «профессиональных классов»), делала и более подвижной собственность на землю, относительно свобод­ней, чем в последующей феодальной форме, где как раз и возоб­ладали «земельные отношения».

Что же касается деформации товарных форм (экономических отношений), то в эволюции рабовладения они получали все боль­шее развитие, что и дает совершенно ложные, провоцирующие ос­нования для отождествителей рабства и капитализма. Однако суть в сле­дующем. Так, например, в начальном рабовладении (Цр. Греция в IV в. до н.э.) ростовщический процент мог достигать 9000% годо­вых. Совершенно очевидно, что столь дикая цена денежной ссу­ды вообще необъяснима собственной логикой экономических отно­шений. Последние деформированы господством демографических производственных отношений, когда главная ценность в «божест­венном социальном» вовсе не деньги, не веши, а сами работники (рабы), делающие и вещи. «Аномально» высокий процент - свиде­тельство, либо эпизода локального дефицита «биметаллического» денежного материала, либо, более вероятно, результат ожидаемого успеха в добыче пленных, так сказать, не очень дешевой, но по су­ти безденежной операцией.

 Когда же при разложении рабовладения товарно-денежные отношения стали «вылезать» и стали  развиваться элементы частной собственности уже именно на сред­ства производства, а деньги стали частью бюджета относи­тельно больших масс населения, то и ростовщический процент вполне умерился, стал в большей степени опре­деляться спросом и предложением ссуд, логикой экономических отношений. Ибо, суть была не в частной собственности, а в рабовладельческой (даже и частной) собственности. А потому как раз в глубине происходив­шего процесс развивался совсем в другом направлении: не к рынку, а от рабства. Разница колоссальнейшая.

В итоге множественность граж­данских обществ примерно равновысокого порядка оказалась не устойчивой, а потому рано или поздно многополисная структура греческого рабовладения уступает место заходящей в предел им­перской монополии Рима, как одной метрополии комплекса этого ареала. Причем имперская колонизация провинций, «фискальность», казалось бы, увеличивающая мощь и перспективы Рима, однако в действительности рынка рабов заметно не расширяла, а сопровождалась при этом всё большим ростом паразитизма рабовладельцев, перенаселением презирающих труд свободных, пауперизацией, т.е. «ростом» всех форм пе­ресыщения формы производства. Кстати, основной частью обще­ства «промышленность и торговля» презираемы - вот те и «экономика». Вся эта рабовладельческая композиция вплотную подводит рабство к своей противо­положности, к феодализации, но еще в рабовладельческих фор­мах, когда вместо пополнения рынка рабов остается лишь усиле­ние прямого грабежа колоний или «провинций».

В результате «гибель этого общества была предопределена внутренними противоречиями всей указанной системы в целом, включающей в себя и нахо­дившиеся в непосредственном контакте с метрополией варвар­ские общества».

 

 6.9. О стратификациях, «христианстве и духе феодализма».

Ядро всей системы ограниченная (необщественная, асиммет­ричная) собственность на работников (в виде рабов) и определяет всю стратификацию рабовладельческого комплекса, всего ареала взаимодействующих обществ.

Критерием социальной структуры ан­тичного общества является «не столько отношение к средствам производства. Экономическое (имущественное) понимание собственности действительно заходит в тупик объяс­нения места в системе, например, свободных неимущих, како­вых приходится отличать от рабов только по «бумажке», юриди­чески. Но в действительности демографических рабовладельче­ских структур они тоже совокупные собственники, да и по боль­шей части воины. Да ведь и плебс хлебом и зрелищами обеспечи­вался тоже рабским трудом. Это более чем материальная струк­тура, лишь экзотерически (даже искажающе) проявляющаяся в праве. Не от «бумаг» рабство, а коли есть рабство, то это будет и в «бумагах». «Эллины» или «римляне» - признак в основе своей не этнический, а рабовладельческий, отделяющий не от других этносов, а от всех «варваров», каковые с «рабами» - тождествен­ны (Аристотель).

В отличие от групповой («неклассовой», сверхантагонистиче­ской) стратификации асимметрии собственности на «весь мир» (общая жизнь) в критической первобытности, рабовладение об­разует совершенно иную, многоклассовую основную («статическую», «классы в себе») производственную стратификацию. Да, и то, ежели «классы» понимать не стандартно-догматически. Это прежде всего свободные граждане, в том числе рабовладельцы, (к которым по социальным, производственным позициям вполне можно отнести купцов, ростовщиков, работорговцев, военачаль­ников и пр. патрициев и «депутатов парламентов»), в том числе и множество малоимущих, неимущие (т.е. не имеющие рабов) сво­бодные, плебс, сами рабы (в общем случае, конечно, в разной сте­пени их негражданства, положения в профессиональных струк­турах), а также объективно необходимые для любого экстенсив­ного рабства культурноподобные или более отсталые и др. обще­ства, племена и пр. варварской периферии.

Реальная стратификация всегда и везде сложнее, но основная («статическая») здесь именно многоклассовая. Инте­ресно, что А. Тойнби видел в варварах «внешний пролетариат» («внутренний пролетариат» у него - это «строители христианской церкви»), что по сути, если отвлечься от метафорических перено­сов в терминологии («пролетариат»), верно. Эти строители и были первоначально «критиками язычества», разумеется, тогда еще то­же в иррациональных, религиозных идейных формах. Но тем не менее вполне созвучных восходящему процессу обобществления работников.

Соответственно и хаос противоречий тут совсем не бинарен, существенно полилогичен. Например, противоречия между рабовладельцами и неимущими свободными (плюс пауперы), между всеми гражданами и рабами, между самими этими обществами всего ареала и пр.

В то же время основная стратификация рабовладения непо­средственно восходящих сил, так сказать, тогдашних «левых ак­торов», уже ведущей («динамической») стратификации явно не содержит. Это относится и к рабам, относительно которых умест­но привести мысль Ленина: «Раб, сознающий свое рабское поло­жение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не соз­нающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессозна­тельной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у ко­торого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам». Эта идея «трех рабов» полезна для понимания социально-политической полилектики во всякой форме производ­ства в ее кризисном, неравновесном состоянии.

Можно, конечно, так сказать, «задним числом», апостериорно, предположить, что ортогональным наличной стратификации вос­ходящим классом были своего рода «натуралы», или, в частности, Марксовы «свободные франкские крестьяне». Хотя тут же надо отметить, что в христианской самономина­ции восходящие силы («левые») были относительно определенны, хотя и безмерно далеки от понимания сути ими же исторически свершаемого, но и вполне созвучны восходя­щему революционному процессу.

Практическое отсутствие явных производственных призна­ков номинации восходящих сил (если рабовладельцы еще могут характеризоваться как исторически реакционный класс, то ни рабы, ни неимущие, ни «внешний пролетариат» восходящей си­лой в собственном смысле не являются) и предопределило особое значение «духовного», т.е. идеологического, компонента. Но в том и вся суть, что и это особое значение идеологического не должно заслонять обуславливающего его материального содержания вос­ходящего тренда и прорыва.

В Европе шел неумолимый восходящий процесс преодоления рабства, ликвидации узурпации работников, что и находило свое весьма неадекватное, но в высшей степени релевантное, созвучное выраже­ние в «принципах христианства», которые и являлись, так сказать, «духом феодализма». Так сказать, о чем сами христиане и не подозревали. Да и позднее, впрочем, и протестанты с «духом капитализма» отнюдь не подозревали, что именно имеют честь строить и даже преодолевать.

Другое дело, что «принципы христианства», хотя бы этиче­ские, выходили далеко за пределы в действительности решаемой исторической задачи. Но таков «замах» всех восходящих идеоло­гий.

Стоит еще заметить, что восходящий однобожный и единобожный, монотеистический ком­понент  в весьма разных формах (и «сочетаниях») можно обнару­жить едва ли не всюду. Например, задолго до христианства - в буддизме, конфуцианстве, а позже и в мусульманстве. Везде это выражало, хотя и необязательно непосредственно, пострабовла­дельческие, но уже недорабовладельческие или внерабовладельческие, территориализации производства. Вот сообразно этому христианство и выступало, так сказать, толком не подозревая того, революционной идеологией преодо­ления рабства или критикой языческого политеизма.

Тем не менее (или, лучше, по всем указанным причинам), пи­сал Энгельс, «уничтожения рабства победоносным восстанием древний мир не знает», понадобилась мощная варварская сила «менее цивилизованных, но на самом деле уже от­части феодализируемых обществ.

Всякий революционный прорыв реализуется только в сложении всех исторических обстоятельств и существенно только основное содержание.

 

6.10. Конец рабовладения – территориализация производства и обобществление работников.

Рабовладение идет к бифуркации, концу. В этой близкой к «чистому» образцу ситуации критическая форма вступает в хаотизацию неравновесного состояния, сгущения всего сонма об­стоятельств Вызова или полипричинного «историче­ского происшествия». Однако через как адаптивные, так и разру­шающие рабство тенденции, то есть рост землевладения, дифференциа­ция и частичное освобождение рабского труда, колонат, патро­нат, и мн. др. «эмбрионы феодализма», сущ­ность кризиса рабовладения и его революционного преодоления все же правильно не понять.

Происходящий в недрах производства, производительных си­лах, восходящий, негэнтропийный шаг, состоял в сбросе господ­ства стихии демографических производственных отношений, в их снятии новым, лишь утверждающимся механизмом контроля труда и производства. Это и было объективное отрицание огра­ниченной (необщественной) собственности на работников в виде рабов, объективное обобществление производства, изъятие из ог­раниченного, рабовладельческого пользования работников, тру­довых ресурсов. Отношения с ними теперь ставятся под новый, более высокий, территориальный контроль. В скупом содержа­нии этого процесса, второго крупнейшего исторического проры­ва в восходящем эндогенном развитии в анизотропии по слож­ности, на смену стихии воюющих и порабощаемых трудовых ре­сурсов происходило их обобществление, территориализация (на­турализация) производства (эндогенно).

Производительные силы создавали возможность и просто «требовали» самообеспечения (эндогенно) производства, уже не­зависимого от стихии и все более «дорогостоящего», а точнее, все более опасного и саморазрушительного, военного приобретения рабов извне расколотых гражданских обществ, в том числе и варварских. Рабство шло к пределу в силу большей «эффективно­сти» самодеятельного аграрного, ремесленнического труда, рас­тущей опасности внешнего (военного) приобретения работников.

Мучительный перелом восхождения смысла шел от доминан­ты ценности профессионализма (работников, особо военных), конечно, не отменяя, а снимая ее, к ценности совместного (от слова «местность») бытия, в том числе производства и воспроиз­водства тех же работников. Извне их, так сказать, добывать уже заказано. Шло приучение обще­ства и людей к новой, территориальной «урегулированности и порядку», в пределах теперь уже действительно гражданских обществ.

 

6.11. Социальная революция.

Однако,  какая все же была социальная революция, кто был ее главной си­лой под неявным видом «строителей христианской церкви»?

Субъектов революции по всем меркам действий и результата можно назвать «территориалами». В отраслевом смысле произ­водство становилось в основном действительно аграрным. В ос­новном содержании и революции, и переделываемой хозяйст­венной практики это были именно «территориалы», и бывшие рабы, и крестьяне, и ремесленники, и торговцы, и вооруженцы, и корабелы, и землевладельцы, налаживающие новую хозяйствен­ную жизнь, новый тип производства. При этом за новой идеоло­гической формой (христианство) налаживался новый, более слож­ный тип хозяйствования и связей, натуральный: все теперь надо перестроить («самообустроиться») и вести хозяйство во всем объ­еме его бесчисленных аспектов без рабов.

Очень интересно в этой связи, что самые первые борцы с рабством, киники (Антисфен Афинский, Дио­ген Синопский и др.), призывавшие к аскетизму, простоте и возврату к природе, пусть и упрощенно (индивидуалистично), но именно антирабовладельчески и, вероятно, впервые развили учение об автаркии как о собственном обособленном хозяйстве, основанном на  самодостаточности, самодовольствовании и независимости. Вот таковой, в результате развития собственно производительных сил как «эмпирически устанавливаемое дело», конечно, в иной общественной форме, через многие столетия и стала новая господствующая система (эндогенно).

Преодоление рабства означало второй гигантский шаг (эндо­генно) к свободе, более высокое равенство людей уже как поддан­ных, «равных под одним богом».

Следующий эндогенный прорыв, оставив за собой сложную логику эволюции, переходных форм и процессов, как следующая точка главной последовательности эндогенной логики развития, обозначился объективно в задаче прео­доления феодализма как высшей, исторически новой критической формы.